Николай Иовлев - Поединок

У Диспетчера созрели какие-то секретные планы в отношении воинской части, где когда-то он отбывал почетную конституционную обязанность. Меня в эти планы он пока не посвящает. Перестраховывается. Может, он и прав.

Квартируем в грязной избе на окраине села, пользуясь расположением старой черепахи, к которой много лет назад, еще военнослужащим, Диспетчер бегал за самогоном с резиновым сапогом костюма химзащиты. Сейчас он бегает в обратном направлении, исчезая с рассветом и появляясь на закате. Кого-то, видать, выслеживает. Он очень похудел, глаза, обрамленные темными кругами, ввалились… Дни и ночи проходят в каком-то полусне. Пока еще остается наркотик, он для меня — единственный смысл существования. Когда наркотик закончится, смыслом жизни станет поиск денег, необходимых для его приобретения. И никак из этого круга не вырваться. Хоть ты тресни! Единственное, чем можно облегчить, освежить отупевшее мироощущение, — это смена темы. Перескакивание с одной мерзости на другую. Тогда и дозы упадут до минимума, и паузы между ними будут не такими короткими. Но мечтать о смене дурмана не приходится. Имеющийся-то вынуждены экономить из последних сил.

Время словно остановилось. Преследует навязчивое ощущение, что я со своей нелепой судьбой застрял где-то в неведомых просторах бесконечности, которая одновременно является жизнью вчерашней, сегодняшней и даже будущей. Я обращен исключительно внутрь самого себя, и все происходящее вне пределов моего сознания меня совершенно не касается. Приходу Диспетчера я радуюсь лишь постольку, поскольку он приносит мне — благодаря дозняку — избавление от апатии и сонного безволия. Мало того, как сон я воспринимаю и свое пребывание за тысячи километров от отчего дома. Иногда в минуты прояснения сознания или, наоборот, его усугубленного помрачения мне кажется, что когда-нибудь однажды, уже очень скоро, я проснусь в постели своей родной комнаты. В родительском доме.

Последнее время все чаще я думаю о матери, у которой проклятое зелье отняло сына. В такие минуты мне очень хочется увидеть ее, обнять, поцеловать, расплакавшись у нее на груди. Как-то раз, доподлинно вообразив себе эту сентиментальную картину, я вдруг понял, что по моим осунувшимся щекам текут слезы. Подобная неожиданность окончательно подкосила меня, и я зарыдал. В те минуты я чувствовал себя очень и очень горько, понимая, до чего же в действительности я несчастный человек, какая у меня дикая жизнь и к чему она неизбежно должна привести…

— Одевайся! — Диспетчер протягивает мне комплект армейского обмундирования. Брюки совершенно новые, со стрелками, китель без погон и каких-либо иных знаков различия и пилотка. — Поверх одежды натягивай.

Сам Диспетчер, вырядившийся в военное, мало похож на законопослушного гражданина. Скорее на библейского пустынника, схимника или просто тяжелобольного человека, для чего-то надевшего военную форму. Лицо Диспетчера выглядит изможденным, скулы выпирают, кожа — дряблая, сероватого оттенка, под глазами — свинцовые наплывы, а белки глаз затянуты туманной желтоватой поволокой. Пилотка, залихватски, несколько набекрень водруженная на копну засаленных волос, смотрится вызывающе нелепо.

— Сегодня воскресенье, должны прорваться. Если вдруг тормознут, мы — «партизаны». Переподготовщики. Понял?

— Понял. Чего делать-то будем?

— Делай пока, что я тебе говорю. Слушай меня — и всю жизнь ты увидишь как на тарелке. — Улыбается. — Пару деньков придется плотно создавать движение. Чтоб не прикемарить в трудную минуту, мы сейчас такой финт ушами сделаем. Спидак метедрином придавим, я их спецом разбодяжил. Двинем по трубам, и на пару дней бодряк обеспечен.

Вот и пришла очередь амфетамина. Точнее, значит, метедрина…

— А этим, — Диспетчер подбрасывает на ладони аптечную склянку с прозрачной жидкостью, — служивых попотчуем. Клофелин. Качество проверено сегодня утром. Прапорщик Пащенко с пяти капель на стакан водяры улетел на седьмое небо.

На территорию воинской части мы попадаем через дыру в ограждении из колючей проволоки. Судя по протоптанной в траве дорожке, запасным этим путем пользуются не так уж редко. Нахоженной тропой, вьющейся меж холмов да по оврагам, преодолеваем бесхозное пространство, мимо которого чуть поодаль, прямой как стрела, тянется асфальтовый плац. Еще дальше — желтеют приземистые одноэтажные строения.

Бодряк, обещанный Диспетчером и наступивший уже в действительности, внушает уверенность в своих силах. В подобном состоянии хочется свернуть горы. Когда в отдалении взору открывается замысловатая конструкция, сотканная из многочисленных перекладин, вероятно парашютная вышка, я понимаю, что сейчас запросто, без тени сомнения, мог бы сигануть с нее. Даже, черт возьми, без парашюта.