Андрей Воронин - Банда возвращается

— Очень интересно. Скажите, вам знаком вот этот человек? — Виктория показала Зацепину половинку снимка.

Сергей Михайлович наморщил лоб:

— Нет, лицо незнакомое. А кто это?

— Мэр Ульяновска, Семен Липкин.

Тут Зацепин вспомнил:

— Ax, да! Смоленцев собирался сделать передачу с его участием. Ульяновск, как вы знаете, считается социалистическим заповедником с самым высоким уровнем социальной защиты населения в стране и с самыми низкими ценами на продукты первой необходимости. Смоленцев хотел свести этого Липкина в дискуссии с Немцовым. Мог получиться интересный спор. Противоположные концы диаметра…

— Он сейчас в Москве?

— Липкин?

— Липкин, мэр…

— Да. Должен быть.

— У вас нет его координат? — Виктория позволила себе чуть-чуть расслабиться и улыбнуться.

— Да, конечно, сейчас найду, — Зацепин начал листать перекидной календарь. — Он в гостинице… «Россия», номер 611, телефон 256-86-11.

— Благодарю вас, — она записала данные в крохотную записную книжку.

— Не за что! Мой долг, так сказать…

— Еще такой вопрос… В рамках предвыборной кампании вы получали какие-то предложения со стороны оппозиционных партий?

— Конечно, массу, — Сергей Михайлович был совершенно очарован ее мимолетной улыбкой.

— Они обсуждались?

— Некоторые.

— Какие?

— Те, которые не идут в разрез с нашей генеральной линией. Смоленцев… был… достаточно искушенный человек в политике. Оппозиционеры не могли использовать его так запросто. Скорее он… мы — использовали их.

— С каким настроением Смоленцев ехал вчера в Кремль?

Зацепин развел руками:

— Как всегда, когда он ехал в Кремль… В хорошем боевом настрое, у него было ощущение далеко идущей перспективы. Не в розовом, конечно, свете, но все же…

Виктория поднялась:

— Спасибо, Сергей Михайлович. Все было информативно и предельно ясно. Со всеми бы так!.. — девушка на секунду приостановилась у двери. — Вы, надеюсь, понимаете, что о нашей беседе…

Зацепин с улыбкой замахал руками:

— Никому-никому!

Когда девушка вышла, Сергей Михайлович перестал раскачиваться в кресле:

— Ну надо же!.. Однако хороша!..

Тимур Геннатулин, 7 часов вечера, 24 марта 1996 года, 2-й Балтийский переулок.

Тимур оставил машину за квартал от дома, к которому направлялся. Он шел дворами. На нем было длинное — чуть не до земли — черное пальто, в правой руке он держал объемистую белую коробку, перевязанную шелковой голубой лентой.

Подойдя к дому, огляделся. Сумерки уже настолько сгустились, что в десяти-пятнадцати метрах очертания предметов расплывались. Если Тимура кто-то и видел из окна, то вряд ли имел возможность рассмотреть. А навстречу никто не попался: время позднее, погода стояла сырая, зябкая — не располагающая к прогулкам.

Тимур вошел в темный подъезд и поднялся по лестнице на четвертый этаж. Интересующая его квартира была направо. Большая, оклеенная черным дермантином, стальная дверь-сейф с новомодными и как будто очень надежными израильскими замками… На лестничной площадке было темно — лампочка в патроне отсутствовала. Слабый свет лился откуда-то с верхних этажей.

Тимур полушепотом чертыхнулся, переложил упаковку в левую руку и пошел по лестнице вверх. Он поднялся на седьмой этаж. Именно здесь горела чуть не единственная в подъезде лампочка. Ничтоже сумняшеся Тимур выкрутил ее и спокойно пошел вниз. Он чувствовал через замшевые перчатки тепло от лампочки.

Тимур ввернул лампочку на четвертом этаже, потом достал из-за пазухи черную ермолку и надел ее — сдвинул ближе к затылку. Заулыбался, нажал на кнопку звонка.

Самого звонка он практически не слышал — толстые стены, звуконепроницаемая дверь. Ждал минуту, две… Никто и не думал открывать. Хотя хозяева были дома. Прежде чем входить в подъезд Тимур специально смотрел — во всех окнах квартиры горел свет.

Тимур позвонил еще раз, уже настойчивее.

Наконец за дверью послышалось какое-то шевеление.

Появилась искорка света в «глазке». Тимура довольно долго изучали — будто держали под микроскопом. А он стоял и широко и масляно улыбался в этот «глазок»…

Мужской голос, немного встревоженный и приглушенный, спросил из-за двери:

— Это кто?

Тимур улыбнулся еще шире — как только мог. Лицо его стало совсем круглое — хоть блины пеки. А он еще слегка повернулся к свету — чтобы лицо его, а главное — ермолку — разглядели:

— Дубман здесь живет?

За дверью долго соображали, здесь живет Дубман или не здесь; но, видно, так и не смогли сообразить, спросили: