Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

Корсаков озадаченно молчал. «Может, голубой?» — пронеслось у него в голове. Словно прочитав его мысли. Розе сказал:

— Ты не думай, я не педик. С бабами у меня тоже никогда не возникало проблем — везде, где я только бывал, я шел в бордель, перебирал в нем всех шлюх, и можешь мне поверить: в каждом борделе найдется хоть одна такая, которая без ума от уродов и готова была спать со мной даже бесплатно. Нет, я им, конечно, всегда платил, а вот они мне радовались совершенно бескорыстно... если, конечно, не считать того, что в постели я — настоящий жеребец. Да, с бабами у меня, всегда был полный порядок.

— Ну; здесь тебе борделя не найти, — заметил Корсаков.

— Я знаю, да и черт с ним. Я могу долго обходиться без этого, но если уж дорвусь, то мне удержу нет. А здесь — что делать, потерпим.

Наступило молчание. За окном начинало смеркаться. Снежные вершины далеких гор порозовели, чистейшая синева неба темнела по мере того, как стекал к западу солнечный свет. Глаза у Корсакова слипались, он снял халат, отбросил его на стул и забрался под одеяло. Бесшумно работавший кондиционер создавал в комнате приятную прохладу, и Корсаков с удовольствием это отметил — он ненавидел спать в духоте, высасывающей из тела вместе с липким потом всякую бодрость.

— Винс, ты не спишь? — спросил Розе и, услышав отрицательное мычание соседа, спросил: — Что ты думаешь обо всем этом... об этой работе?

— Мне платят не за то, чтобы я думал, старина, — ответил Корсаков. До недавних пор в мире было три человека, которым он мог всецело доверять: мать, Бронек Кауфман и Жорж Вальдес; они могли не всегда его понимать, но в любом случае не предали бы. После штурма парламентского дворца в Сан-та-Фе таких людей осталось всего двое. — Я не буду стесняться, старина, — сказал Корсаков, чтобы смягчить резкость своего ответа, и повернулся лицом к стене.

Проснувшись наутро уже засветло, он услышал из ванной плеск воды — видимо, Розе принимал душ. Однако и без этих звуков здание полнилось жизнью, составлявшей контраст его вчерашней гулкой пустынности: на кухне перекликались голоса и погромыхивала посуда, в коридорах слышались торопливые шаги и стук в двери, откуда-то доносилась восточная музыка. Розе появился из ванной, и Корсакова невольно передернуло при виде его могучего костяка, больше подходившего для какого-нибудь вьючного животного, обтянутого землистого цвета кожей в прыщах и бледных татуировках. Розе уловил реакцию Корсакова, но не подал виду, лишь углы его рта слегка опустились. Вытираясь, он повернулся, и Корсаков увидел на его спине страшные бугристые шрамы, словно после ударов топором. Неожиданно Розе оторвал полотенце от лица и посмотрел на соседа через плечо.

— Интересуешься, откуда у меня эти метки? — хрипло спросил он. — Видишь, у такой образины, как я, даже шрамы какие-то уродские. Как-то давным-давно я попал в плен в Биафре: мы шли в разведку и напоролись на засаду. Я отстреливался, пока не кончились патроны, ну а потом черные подвесили меня на дереве и начали допрос. Я им ничего не сказал, и тогда они начали полосовать меня штык-ножами по спине. С тех пор я стал еще больше походить на Франкенштейна из кино — того ведь тоже собирали из кусочков.

Раздался стук в дверь, и в комнату просунулась лоснящаяся голова Фабрициуса. Она недовольно произнесла:

— Долго спите, ребята: оружие привезли и уже разгружают. Сейчас завтрак, а после завтрака собираемся в оружейной комнате, посмотрим, с чем нам придется работать. Там же решим, кто чем займется сегодня.

Кормежка оказалась совсем недурной, напомнив Корсакову кухню кавказского ресторанчика в Бруклине, куда он порой заходил. Много мяса, много специй, много овощей, теплый хлеб домашней выпечки... Покончив с едой, Корсаков неторопливо выпил чашку отличного кофе, запил ключевой водой, стоявшей в графине на столе, и в умиротворенном состоянии духа подошел к окошку раздачи, собираясь поблагодарить повара. Обросший щетиной суровый мужчина в ответ на поощрительные слова Корсакова с достоинством кивнул и что-то серьезно произнес на смутно знакомом Корсакову языке, но затем, видя, что собеседник его не понимает, спохватился и слова признательности высказал уже на фарси. В кухне рядом с поваром суетились три малорослые женщины. Лица их были открыты, что показалось Корсакову необычным.

— Вы не здешние? — спросил Корсаков у повара.

— Почему, здешние, — мрачно ответил тот. — Просто мы христиане, армяне. Местные мусульмане не хотят здесь работать, ну а нам можно.