Милиция врывалась без приглашения и разрешений. Она начинала хватать всех, кто под руку попадал, запихивала в «воронки», которые окружали ресторан, подъехав к нему без сирены и света фар.
Конечно, фартовые так просто в руки не давались. В ход шли финачи, «пушки», «перья» и даже «розочки». Это было вместо приветствия.
Фартовые, завидев лягашей, в момент трезвели. Забывали о подружках, нарядных и накрашенных. Да и кто они — цветки-однодневки? Воры никогда не любили женщин сердцем.
Чаще всего милиция увозила с этих попоек убитых сотрудников, испуганных насмерть сявок, понимавших, что за недогляд, случившийся по их вине, фартовые и в зоне не простят.
Бывало, что в какой-нибудь «неотложке» везли истекающих кровью от ран нескольких фартовых. Тех, кто слишком поздно протрезвел. Не успел слинять. А мусоров в ресторане оказалось больше, чем законников.
Как всегда, в последнем «воронке» увозили из ресторана шмар. В вытрезвитель. А потом к следователю на допрос.
Чувихи еще в машине начинали базлать:
— Эй! Лягавые! Выпустите, паскуды! Не то шары повышибаем!
— Что вам надо из-под нас?
Девки, как всегда, ничего не знали. Ни имен, ни кликух дружков. Их пригласили весело провести ночь. Кто же от такого откажется? Тем более — кутнуть в ресторане на холяву. Расчет натурой — мелочь. Зато как весело было! Как смешно и здорово! Было много хмельного, еды, песен и музыки. И зачем заявилась эта милиция? Все испортила, всех разогнала.
Именно потому, чтобы такого не случилось, сидят сявки на стреме. Хазу охраняют. Там сход силу набирает. Пусть ему никто не помешает.
Фартовые не враз согласились принять Коршуна «в закон».
— Всего одну ходку тянул? Так что ж это за кент? Он при первой трамбовке распишется…
Но, узнав, скольких ожмурил и за что, уже не высмеивали.
— Какая его доля в общаке? Сколько был в делах? Какой с него навар «малине»? Кто его прислал к Пану и сказал слово?
— Сыч?
— Файный пахан! Такой зря не ботает.
Законники — свои и чужие — спрашивали Коршуна, как знает он «закон», что можно, а что нельзя фартовому. Сколько времени готовился к принятию в закон.
Коршун отвечал, не задумываясь.
— Ну! Сыч хоть и лафовый кент, но он в ходке! Кто здесь скажет слово за Коршуна? Кто поручится за нового кента? — спросили паханы городских «малин».
В хазе стало тихо. Так тихо, что слышно было дыхание каждого законника. Никто из них не хотел рисковать.
А все потому, что не раз случалась беда с тем, кто поручался. Бывало, накроет милиция фартового, измордует, заморит голодом, всего изломает физически и морально, иногда «петушили» кодлой мусора законника и выставляли на посмешище ворам с окровавленной задницей. Фартовым было западло дышать с пидором. Убивали. А если успевали лягавые отнять, считай, сломали законника. Кололся. Рассказывал все, зная, что обратный путь ему отрезан. И тогда засвеченные фартовые искали поручителя. Его убивали за ошибку. Их «малины» не прощали никому.
— Я скажу слово! — устал от ожидания Пан, и фартовые удивленно переглянулись. Пахан никогда раньше не делал такого. Что это? Каприз? Но как бы то ни было, пусть кто угодно ручается за Коршуна, только бы не самим, подумали законники.
— Клянись, кент, что будешь до могилы выполнять «закон», будешь честным вором! — встали паханы.
— Клянись на крови! — Пахан подал нож Коршуну. Колька без колебаний порезал себе руку.
Кто-то из фартовых принес горсть земли.
— Клянись на земле!
Колька взял щепотку, пожевал, проглотил, ответил коротко:
— Клянусь!
— Ты принес клятву. Знай, кто нарушает ее, поплатится своею кровью. И ни земля, ни вода не скроют тебя от честного суда кентов. Ты отныне не фраер. Ты — законник. Принят на сходе. Но если лажанешься, это звание вместе с жизнью возьмет у тебя «малина»! — предупредил Кольку Пан.
Коршун оглядел всех. Он оказался здесь самым молодым фартовым.
— Дыши, кент! Пусть падла-фортуна не проскочит мимо тебя! — поздравляли Кольку законники.
Фартовый… Коршун гордился этим званьем так, будто отыграл у судьбы в очко второе рожденье…
Сколько прошло времени с тех пор, как уехал ночью из Хангузы? Он и сам забыл. Не вел счет прошедшим месяцам, годам… Постепенно стихла в его сердце боль, не будоражила внезапными всплесками память. И все же нет-нет да и являлась она во сне. Все такая же чистая, юная, как и положено быть первой любви…
— Тамара! — тянулся к ней Колька. — Я люблю тебя! — кричал он девчонке.
Читать дальше