Эльмира Нетесова - Вернись в завтра

— Как так? Кажного донимал. Последний, што Фомичом прозывался, так и брехнул, что нет тебя в документах. Нигде не числишься. Выходит, что убили или сбег. Про лесоповал нихто не признался. А писем от тебя не было.

— Писал. Много их послал в Сосновку, да только ни одного ответа не получил. Уж как я тебя в них материл, поверил, что ты меня подставил. А сам, небось, кайфуешь на воле, предал и забыл меня.

— Разве с дому не получал вестей? Ить твои прописали, што я в ссылке!

— Не получал из дома писем. Ничего не знал. Единственное за все время, на шестом году пришло. Оно мне глаза открыло. Прости меня, Петрович, но все годы проклинал тебя и своим отписывал, коль сдохну на лесосплаве, то моя смерть повиснет на тебе.

— А я при чем? Ни сном, ни духом не виноватый, худого слова на тебя не обронил. Перед Богом в том поклясться могу.

— Не надо, я сам потом до всего допер. Коль предал бы, твоя сеструха не стала бы меня выдергивать из ссылки и вступаться как за родного. Ее заявление в прокуратуру я сам читал. Следователь дал, когда освобождали, скрывать правду не стало смысла. Вот и раскололись все, что с нас дураков, политических слепили.

— Эх, Андрюха, сколько я вынес в той Сосновке!

— Тебе ли жаловаться, Петрович? Да ты против меня в раю канал, — задрожали руки Андрея. Он торопливо закурил, ссутулился, смотрел в огонь, не мигая. Что виделось ему в жарких языках пламени?

— Ты с вольными, деревенскими мужиками работал. А я с зэками. У вас все вместе было. А там, у меня, всяк за себя пахал. И нормы, с какими никто не справится в тех условиях. Знаешь, что такое заготавливать строевой лес по пояс в снегу? Да еще когда каждая пара рабочих рук на счету. А деревья по десятку, а то и по пятнадцать метров ростом. Сосенки мать их блохи грызли. Вальщик такую спилит, завалив снег, а ты как хочешь выковырни ее и доставь к сучкорубам на разделку, чтоб они из той сосны хлысты сообразили. Когда ж ее обкорнают от всех сучье и лап, доставь на площадку, где из таких хлыстов пач собрать надо, увязать стволы и прицепить за жоп трактору. А ведь дорог нет. Прет тот трелевщик п кочкам и корягам. От деляны до склада три десятка километров. Хорошо, коль все хлысты доставит. А коли нет? Если потеряет на ходу, знаешь, что бывало? Ведь хлысты — это кубометры, прямой заработок каждого. И всем плевать, что нет твоей вины в потерянных хлыстах. Там только свое знали. И в каждой потере винили меня. Не только винили, а пиздили так, что небушко не больше сухаря казалось. Кому пожаловаться, что непосильно одному таскать деревья к сучкорубам, а потом под чокеровку? Там никто и не подумал помочь другому. О том и не мечтай. Я уже на первом году нажил все хронические болячки, от геморроя и грыжи, до искривленья позвоночника. Сколько раз надрывался, счету нет. А зэки даже к костру не пускали. Потому как политических держали за психов. Они как услышали, за что я к ним загремел, даже за человека считать перестали. И говорили:

— А на кой хер тебе Ленин сдался? Стоит он себе, и забил бы на него! Чего ты на него с огурцом и самогонкой наехал? Вот если б он тебе мог что-нибудь отвалить, тогда другой вопрос. Тебя ни за политику, за дурь посадили, и верно сделали. Человечье стадо пора очистить от придурков. Они только помеху создают. Вот то ли дело мы — воры! Богатых трясли, чтоб бедным обидно не было, избавляли люд от зависти и язвенной болезни. А и куркулям жизнь продляли. Не давали салом обрасти, заставляли шевелиться заново. Без нас — воров, человечество погибнет от ожирения и гипертонии. Мы его лечим и заботимся о здоровье их и нашем. А ты что есть? Тебя даже матом послать некому, потому как всех вас, отморозков, одной очередью пожалеть надо! Ползи отсюда, гнида недобитая, и не маячь перед глазами!

— Так вот и дышали. Случалось на первых порах упаду, ткнусь мордой в снег, меня сапогами в ребра поднимали. А нет, не могу сам встать, кидали в снег и начинали засыпать живьем. Сколько раз задыхался

от такой заботы, замерзал заживо, но зачем-то снова выживал. Сколько перенес обид и унижений, но твое предательство было всего больнее, потому что считал другом…

— Да не виноватый я! — взмолился Петрович. — Как ты поверил тому пропадлине? Почему, зная меня столь годов, попался на брехню паскудной сволочи? То мне на тебя забижаться надо! — отвернулся Василий Петрович. Его плечи мелко дрожали.

— В берендеи влетали все, кто властям не угодил. Там мало кто выживал. В политические, как потом узнал, сплошь интеллигенция попала. Уж их дураками не назовешь. Только где они, и кто я, что меж нами общего? — горестно усмехнулся Андрей Михайлович.