Эльмира Нетесова - Вернись в завтра

Думает, что он себе с мешок сахару в штаны насыпал и прикидывается бухим. Ну и вытрясли пару раз такое, что до ночи отмывались и проветривали. Теперь, как наш Боря появляется, ему издалека все двери настежь отворяют, чтоб коли сам не сможет выйти, пусть его сквозняком вынесет наружу, подальше от вахты и складов.

— Видать, беда у мужука, коль так пьет! — пожалел грузчика Петрович.

— Это у Борьки беда? Закинь глумное, Вася! Тот чумарик таким на свет выкатился. Другим никогда не был. Его мамка наипервейшая алкашка города! Она даже по молодости не помнила, кто ей Борьку заделал. И теперь не всякий раз сына узнает. А когда сам признается в родстве, она с него вмиг бутылку требует!

— А что сделаешь, коль бабы спиваются? Мужик еще могет завязать, но женщина, коль влезла в бутылку, ее ни за какие места не вырвать.

— Пиздюлей нужно отвалить не скупясь. И не отпускать с кулака, чтоб мозги не сеяли! — встрял Михайлович раздраженно.

— Да хочь пришиби насмерть! Зароешь, а она с могилы вскочит и пошла по погосту посуду сбирать, штоб сдать на опохмелку! — отмахнулся Петрович, вспомнив деревенскую родню. И подумав, добавил:

— Неспроста мы нынче баб обходим. Оне нонче не токмо дом, мужука — хозяина — пропьют и не подавятся. Разве не так? — глянул на Андрея.

— Я не потому один маюсь. Свою ненаглядную забыть не могу. По ней и сегодня душа болит. Никто ее не заменит. И не нужна другая, — вздохнул тяжко.

— Тебе повезло, жена была путней. А моя хуже мусорки. Будто в помойке росла…

— Степановна! Вот мы все тут рядом живем. А у тебя был мужик, дети? — спросил Андрей.

— Имелся. И дочка есть. Только живет у бабки. Не хочет со мной в одном доме жить. Она отца любит.

— Почему не у него, а к бабке прилепилась?

— У него другая семья. Там и свои дети. Нет, он неплохой. Не стоит грязью поливать вслед. Что поделаешь, коль полюбил другую. Он сам про нее мне сказал. Не стал втихаря к ней бегать. Признался, что другую полюбил. Я не стала его держать, отговаривать. Так вот он и ушел. Мы не ругались. Но я запретила ему приходить и предупредила, что возврата не допущу. Он тогда рассмеялся, а через пять лет запросился обратно. Я не разрешила, а дочь обиделась. Она общалась с отцом. Я и не знала. По-моему, они теперь живут втроем. Я точно не знаю. Хоть они и родные люди, но нас давно ничего не связывает. Мы не сумели простить друг друга, потому что никогда не понимали, а может, и не любили. Моя дочь копия своего отца. И внешне, и по сути капля от капли… Она даже не звонит. Уже три года никакого общенья. Я забыла их голоса. Все они меня предали. Я для них давно умерла. Как сказала мне дочь:

— Не умеющий прощать не имеет сердца, а без него человек мертв. Вот и живу покойницей среди живых. Только почему ночами болит то, чего нет? И ночь кажется провальной могилой, вечностью и наказанием, какое терплю сама не зная за что?..

— А ты сыщи себе другого. Ведь вокруг живут люди. Ни все плохие. Ты присмотрись! — придвинулся к Степановне Михайлович.

— К кому приглядеться? Уж ни к тебе ли? Так ты свою будешь помнить, а я свое не забуду. Какая от того радость получится, двойное горе.

— Эх, люди, об чем тогда мне сказывать? Ведь вот всю судьбину баба сгадила. Тебе, Андрей, ведомо. Я ж не сетую. Беру от жизни все, што с ее стола падает. Ништо не отбрасываю. Всякому дню радуюсь, потому как живут со мной о бок внучка с правнуком. Им я нужон. А и у тебя, Андрюха, сын имеется. Глядишь, тоже порадуешься внукам. Главное, чтоб жили наши дети, жили б рядом, в одном городе, а не в памяти. Ради них на што не согласишься, коль в душах наших живут светом. И дочка твоя еще опомнится и придет. Ты сама раскрой свое сердце, не дыши серед люду сугробом. Давай дружиться не токмо нынче, а и даль. Ить люди мы. Стань розой, а не крапивой серед своих соседей. И потянешь, как уйдут твои тяготы, отступит ночь и ты снова воротишься в женщины, — погладил руку Степановны осмелевший Петрович.

— А у меня через неделю день рожденья будет, — тихо вспомнила Степановна и, грустно усмехнувшись, добавила:

— Пятьдесят лет исполнится. Никто кроме Розы не поздравит и не вспомнит. Да и она, если в Израиль не умотается. А то снова одна буду куковать в своих стенах.

— Ну мы придем, если дозволишь! Проздравим по- соседски, — предложил Василий Петрович.

— Если вспомните, буду рада, — улыбнулась в ответ.

…Всю неделю Петрович с Михайловичем и Федей работали на баньке у отставного генерала. Михалыч с Федей поставили новую печь, а Петрович перебрал полы, сделал полки, лавки, даже столик в предбаннике сообразил, подогнал двери, чтоб плотнее закрывались. Мужики сами вынесли мусор, отмыли баньку, опробовали печь и напомнили хозяину о расчете. Тот не торопился отдавать деньги, тянул. Баня будто перестала его интересовать.