Эльмира Нетесова - Вернись в завтра

— Не моги об том звенеть нигде, молчи в кулак, слышь, полудурок! Никто окромя меня и бабки с Настей ни об чем не докумекал. Нехай дите растет в культуре. Там все поверили, что он законный внук и сын. На что мальцу судьбу говнять в нашей Сосновке? Что он тут увидит? А и ты не на ногах. Фомич хоть и в годах, зато в начальстве ходит. Живет культурно, в навозе, как мы, носом не ковыряется и не надрывает спину на дураков.

— Он сволочь и негодяй! — не выдержал я.

— Не твово ума забота. Он дитенка любит и признает своим. Настя королевой живет, вся в нарядах нынче. Такого век не видела и не имела. Не сбивай, не мешайся ей, пусть в радости живет вместе с сыном, коль им добра желаешь.

— Чего ж ты на меня сорвался? — спросил его.

— С обиды, что Настю мою достал по бабьей части и пузо ей набил ужо замужней. Что совратил бабу, сделал потаскухой! Того век не прощу козлу.

— Не бухти, отец! Теперь внука имеешь от меня, родственниками мы сделались. Не то б осталась пустоцветом Настя твоя, разве это лучше?

— Дед! А где он теперь, твой сын?

— Ох, Тонька! Ен за всех свое взял. И впрямь судьбина ево хранила. Выучился он на ученого, большим человеком сделался. Обскакал Фомича и всю родню. Нынче в Новосибирске живет. В особом центре начальствует. Его светилой и гением величают.

— А как узнал? Виделся, говорил с ним?

— Не привелось. Не пущают к ему. Токмо по письмам Насти и ссыльных.

— Как же зовут его?

Евгений! Так я попросил Настю наречь наше семечко. Она уважила, послушалась.

— А Фомич живой?

— Нет, детка. Давно помер, много годов назад ушел на тот свет. Рак у него объявился внезапно. Вылечить не удалось. Врачи бессильными оказались, а знахарки не взялись, отказались. Сказали, что этой хворобой Алексея Фомича сам Бог наказал. А с Господом не спорят и не вмешиваются в Его промысел. Так и загинул мужик. За год сгорел. А перед самой смертью сказал Насте, что всю жизнь знал чей сын Евгений. Мол, ни слепой, но сделал из мальчишки большого человека, и тот любил ево, как свово родного отца. Тем он отплатил мне и Насте, что родили для него. Фомич признал, что работал на военном объекте, где облучился еще с молодости, и знал, что от него никак не мог получиться ребенок. Помирая он просил Настю выдержать годичный траур. А уж потом пусть решает сама. Но, она не схотела другой семьи. И зауважала упокойника за то, што тот, зная все, ни разу не попрекнул ее и даже словом не обидел. Ужо взрослому сыну ничего не сказал, не схотел опорочить пред им мать.

— Так год траура давно минул!

— И что с того? Настя и доселе траур держит. Не желает мужика память порочить. Растит Женькиных детей, своих и моих внуков. Их двое. Славные оне. Хотел я их навестить, да Настя воспретила, не дозволила вмешиваться в семью. Так и отписала, не моги губить святое. Я и не посмел, — понурил голову дед.

— Ну ты, дедунь, отчебучил! Настя там траур по мужику держит, а ты по ком? Годы идут. Пусть около тебя какая-нибудь старушка появится!

— Не базарь глумное! — цыкнул на Тоньку.

— Тогда расскажи, как тебя из ссылки, из твоей Сосновки отпустили?

— Все просто приключилось. Фомичу, как я понял, не было резону меня удерживать дольше сроку. Он в обрат мечтал скорей избавиться. Нигде меня не прижимал, не забижал, хотя бывало засекал бухим на праздники. Знатную самогонку гнали деревенские и по праздникам не скупились на угощенье. А и я добрый, на што забижать отказом. Пил, коли давали. Но сам не просил. Потому в алкашах нихто не держал. На работе я завсегда тверезый. Это мой закон. Ево не приступал нигде. Вот за то Фомич уважал. Деревенским в пример ставил. А когда время ссылки к концу покатило, председатель загодя все мои документы сготовил. Велел расчет произвесть, кабы я ненароком не вздумал в Сосновке навсегда осесть. Ну и за день загодя купили мне билет на поезд, и весь следующий— я мылся в баньке, отсыпался што ведмедь. Наши бабы всю мою одежу выстирали, отутюжили. Даже ботинки до блеску довели. А на память, каб не забывал Сосновку, пимы подарили, самовалку и рукавицы с шапкой из волчьего меха. Полный рюкзак харчей собрали на дорогу. Все свое домашнее: хлеб, сало, колбаса, рыба, огурцы и грибы, мед и яйца, даже шанюшков напекли. Не запамятовали и про главное, две бутылки первача воткнули для сугрева, цельных две курицы положили с собой. Мине не токмо на дорогу хватило, еще домой половину рюкзака принес, — вспомнил Петрович рассмеявшись.

— Тебя всей деревней проводили?

— Ну да! До машины, я на ей до району, там на поезд сел. Туда уж Фомич проводил, поди успокоился, когда поехал. Видать, все время пужался, штоб Настю с Женькой у него не забрал. Я б с радостью такое утворил бы, но баба не схотела, а насильно на што неволить. Выходит, не такой уж плохой, коль бросить ево не схотела. А може свыклась с им за годы. Короче, не стала судьбу менять. Коль так, зачем навязываться? Иль что не так?