Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

Ват помрачнел, съежился в углу чиненного липучим пла­стиком сиденья. Пальцы, сжатые над торбой, шевелились. Сказал:

— Ненавижу бедность и хотел бы иметь много денег... Чем образованнее человек, тем сильнее должен ненавидеть он бедность, лишающую возможность творчества. В высшем смысле. Но я и ненавижу деньги, потому что деньги... лише­ны достоинства. Хотел бы сделаться богатым, иметь дом, машину, досуг, возможность покупать книги, что-нибудь коллекционировать. Не больше. Но у денег нет достоинства. Не знаю, понимаешь ли ты меня. Деньги съедают в человеке человека... Я люблю деньги, хотя они вызывают гадливость. Может, из-за этой раздвоенности я не ушел в джунгли в семьдесят шестом году после расправ «красных быков» над студентами и профессорами в университетах... Хотя боль­шинство ушедших все равно вернулись... Я — ни там, ни здесь... Ну, бросим эту гнилую... ватовщину. Ха-ха...

Бэзил не ответил. Ват открыто, может, слишком открыто для тайца, говорил с иностранцем о том, о чем не принято говорить в этой стране вообще — о сомнениях. Если он ска­зал все, то и добавлять что-либо значило проявлять внеш­нюю форму участия. Если не все, то любое, не важно какое, слово могло спугнуть такую редкую на Дальнем Востоке птицу, как откровенность, разговор по душам.

За мостом Наварак через красноватую Пинг, где они свернули влево, «крайслер-ньюйоркер» ушел прямо по Чароен Мыонг-роуд.

Бэзил и Ват промолчали до гостиницы «Чиенгмайский гостевой дом». В деревянном холле, продуваемом ветром с видневшейся в окнах реки, расстались, договорившись сой­тись вечером. Бэзил забросил сумку в отведенный по его просьбе свой прежний номер, посидел минутку в бамбуко­вом кресле, погладил матовую столешницу старинного бю­ро. Так замечательно писалось на ней пять лет назад!

В ресторанчике на Сидорчайн-роуд он съел пресноватый горский шашлык, попробовал перепелиных яиц, потом уст­риц, не зная, чему больше радоваться — покою, редкой еде или давно не ощущавшейся естественной, а не кондициони­рованной прохладе. В сувенирной лавке на Вуалай-роуд на­целился на серебряную гривну и серьги, да вспомнил тал­линнское расставание...На перекрестках ветер с реки полоскал полотнища с надписями «Детоксикационный пункт», под которыми стояли армейские палатки. Рябь пере­бегала по их пузырившимся стенкам.

Распаренный после душа, Бэзил почитал в постели, с наслаждением укрывшись одеялом, подремал под шум лис­твы, стрекот скворцов и крики лодочников, доносившихся через открытую балконную дверь. Он одевался, собираясь на встречу с Ватом, поглядывая в эту дверь, в которую теперь виднелись монахи в оранжевых тогах, гулявшие на песчаных косах противоположного берега. Некоторые купались. Разве­шанные на бамбуковых прутьях мокрые одеяния, песок, се­ребрившаяся вода, небо с вечными, будто пять веков простоявшими неподвижно облаками, и зелень, которая, поднимаясь по мягким холмам, становилась синей, все бо­лее синей и сливалась с небом, казались ненастоящими, вставленными в кадр цветного фильма. Выманило на бал­кон. Деревянные перила, нагретые солнцем, отдавали ласко­вое тепло ладоням. Сквозняк потрепал волосы. Рикша-водо­воз, подсучив куцые штаны, заливал внизу воду в керамический чан...

К гостинице «Ринком» Бэзил добирался пешком, жалея, что не захватил пуловер. Дой Сутхеп, в сторону которого шел, уже положил тень на улицы, высветив загоревшиеся элект­рические иероглифы китайских реклам. У палаток с надпи­сями «Детоксикационный пункт» гудели дизелями грузови­ки. От них тянулись провода к прожекторам.

Обойдя пахнувшую молоком и травой корову, вынюхи­вавшую арбузную корку в водостоке у входа в «Ринком», Бэзил купил у портье «Северное приложение» к «Бангкок пост». В баре Вата не было. С высокого табурета у стойки кивнул японец—попутчик. Вышколенный бармен сдвинулся с места не раньше, чем Бэзил освоился в малиновом полу­мраке и выбрал уголок в конце стойки у плаката, оповещав­шего об открытии Чиенгмайским университетом и город­ским полицейским управлением выставки безопасности движения. Сидевший через табурет европеец в белой рубаш­ке с длинными рукавами, на которой выделялся металличе­ский крест, приколотый над левым кармашком, чуть улыбнулся — мол, будем соседями. В рюмке темнело вино, и по этому признаку и кресту Бэзил определил, что он католиче­ский патер в цивильном.

В загустевавшем полумраке зала за столиками угадыва­лись две-три фигуры. Над стойкой на экране телевизора три джентльмена и дама в китайском платье с высоким воротни­ком сооружали пирамиду из хрустальных бокалов. Через секунду она развалилась.