Андрей Воронин - Беспокойный

Судя по обстановке, натворил он предостаточно для вынесения самого сурового приговора, какой только предусмотрен российским законодательством. И вина его при этом была настолько очевидна, что его без разговоров, даже не дожидаясь, пока проспится, поместили не в общую камеру следственного изолятора, а в эту чистенькую одиночку с относительно мягкой кроватью, чистым бельем и персональным местом для отправления естественных надобностей. Как будто он был не накуролесивший на радостях пьяница, а, как минимум, глава крупной террористической группировки или иностранный шпион, пытавшийся устроить диверсию на оборонном предприятии… Что за чертовщина, в самом деле?! И спросить не у кого, и спрашивать страшно – а вдруг ответят? Ответ-то ему наверняка не понравится…

В камере было тихо, лишь негромко гудела система принудительной вентиляции. Этот гул, на который Сергей поначалу не обратил внимания, заставил его встревожиться еще сильнее. Российские тюрьмы во все времена строились не как отели, а именно как тюрьмы – стены потолще, заборы повыше, двери и решетки попрочнее, а что до удобств, так здесь вам, ребята, не «Хилтон», хотите комфорта – не попадайтесь… А тут, гляди-ка, принудительная вентиляция! В нормальных тюрьмах, надо полагать, мест не осталось, вот его и засунули в гостиницу строгого режима для VIP-персон…

На спинке кровати висела какая-то одежда – не то арестантская роба, не то больничная пижама. Она была блекло-серого цвета; Сергей видел ее впервые и не пришел от увиденного в восторг. Приподнявшись на локте, он осмотрел себя. Оказалось, что он до пояса укрыт сероватой, но чистой и даже, кажется, накрахмаленной простыней; свадебного костюма и рубашки с галстуком как не бывало, а вместо десантного тельника на нем надета белая нательная рубаха солдатского образца, покрой которой не менялся в течение, по крайней мере, полутора столетий. Приподняв простыню, Сергей обнаружил у себя на ногах кальсоны того же классического фасона. Это было чертовски странно, потому что в следственном изоляторе, не говоря уже о милицейских изоляторах временного содержания, казенную одежду не выдают. О том, чтобы кто-нибудь спьяну проспал и следствие, и суд, и приговор, а проснулся только в «крытой», как уголовники называют тюрьму, Сергей как-то даже и не слышал и не думал, что такое возможно хотя бы теоретически. Тогда что это – психушка, куда его поместили для принудительного лечения от алкогольной зависимости?

Он снова посмотрел на висящую на спинке кровати одежду. Куртка оказалась сложенной так, что он мог видеть нагрудный кармашек с пришитой к нему белой биркой. На бирку был по трафарету нанесен номер: Б5/18-1453. Все-таки это была не пижама, а роба: в больницах, даже психиатрических, пациентов не клеймят, как скот, это практикуется только в местах лишения свободы. А в места лишения свободы люди попадают только после вынесения приговора, вот и получается замкнутый круг: по всему выходит, что он в тюрьме, а как тут очутился, не имеет ни малейшего представления. Можно не помнить, как в пьяном виде совершил преступление, но разве забудешь месяцы предварительного расследования и суд?

«Забудешь, – подумал он. – Еще как забудешь! Схлестнулся в камере с какими-нибудь отморозками, отоварили сзади по черепу дубовой табуреткой, отсюда и амнезия. А это, наверное, тюремная больничка. Какой-нибудь бокс для особо заразных, куда меня спрятали, чтоб паханы ненароком не добили. Вот она, стало быть, какая, твоя новая жизнь, Тверской губернии помещик Казаков! Интересно, сколько же времени у меня из памяти выпало – полгода, год? А может, все десять?»

Обессилев, Сергей откинулся на тощую подушку и стал думать о том, что это были за годы и сколько их на самом деле было. Очень хорошо помнилось, как Леха Бородин с одетым в камуфляж Андреем Константиновичем привезли его смотреть дом. Дом вспоминался до мельчайших деталей, как и подробности сделки – проверка документов, пересчет денег, черный пластиковый пакет под столом, принесенная из кухни бутылка самогона, который на вкус почему-то больше напоминал разведенный медицинский спирт… Вспомнились висевшие на стене в большой комнате остановившиеся на четверти девятого ходики, а дальше начинался черный провал, в котором не было ничего, кроме клубящейся неопределенной мути и каких-то обрывков воспоминаний: тряска, жара, поднесенное чьей-то рукой к пересохшим губам горлышко пластиковой бутылки, запахи бензина, пыли, острая вонь дезинфекции, как в перевязочной, чьи-то твердые холодные пальцы, бесцеремонно ощупывающие его, как выставленную на продажу лошадь, уколы, какая-то качка, как на море, тошнота, забытье…