Андрей Воронин - Беспокойный

И вот однажды будущий мичман Рындин поинтересовался у телефонного собеседника, какая там, у них, нынче погода. «А хрен его знает, – услышал он в ответ, – мы уже два месяца наверху не были».

Ему подумалось, что в тот раз он, вполне возможно, случайно дозвонился до «Лагуны» или другого похожего на нее местечка, где люди не выходят на поверхность месяцами, а случается, что и годами. Сам он бывал на открытом воздухе ежедневно, но теперь по долгу службы регулярно выходил на связь с «Лагуной» и точно знал, что такие места на свете бывают.

Он невольно представил себе тысячи километров телефонных проводов, пронзающих толщу земли и камня, проложенных по морскому дну, убегающих, змеясь, в неизведанные, таинственные лабиринты, куда раз и навсегда закрыт доступ простым смертным. Разговаривая с «Лагуной», он всякий раз ощущал прикосновение тайны и испытывал тихую гордость оттого, что был одним из ее хранителей – пускай не главным, но все же…

Ответный вызов поступил через полчаса, и телефонист – тот самый, что интересовался погодой, – сообщил, что «Лагуна» готова принять груз. Мичман перезвонил вахтенному офицеру, и еще через час разысканный посыльным на пляже командир мини-субмарины «Треска» капитан-лейтенант Веселов, вызвав помощника, приказал свистать всех наверх и готовиться к погрузке, которая, как обычно, должна была начаться в двадцать два ноль-ноль.

Сергей Казаков открыл глаза и некоторое время неподвижно лежал на спине, глядя в низкий беленый потолок и пытаясь сообразить, где находится. Место было незнакомое, а ощущения, которые он испытывал, напоминали небывалое по силе и интенсивности похмелье. На то, что он давеча основательно перебрал какой-то паленой дряни, указывал и зияющий в памяти провал, в темных глубинах которого скрывались подробности вчерашнего дня – и хорошо, если только вчерашнего. Правда, до сих пор Сергею не случалось проводить в беспамятстве больше полусуток, но все когда-нибудь случается впервые, в том числе и настоящий запой. Помнится, именно об этом его предупреждал Леха Бородин. Деградация начинается исподволь и идет постепенно, незаметно для тебя, говорил он. Так, заметишь иногда в зеркале во время бритья чужую, неприятную рожу, приглядишься внимательнее и ужаснешься: батюшки, да это ж я! И поскольку ужасаться, глядя на себя, неприятно, а менять стиль жизни не хочется (а сплошь и рядом еще и не можется), ты бежишь к холодильнику, зубами выдираешь пробку и жадно глотаешь прямо из горлышка эликсир забвения, делая следующий шаг по дороге, ведущей под уклон. Оглянуться не успеешь, а уже сидишь в милицейском обезьяннике и слушаешь из уст хмуро-ироничных, все на свете повидавших ментов рассказ о том, как в пьяном угаре ни за что убил случайного прохожего. И, что характерно, ничего из того, что тебе рассказывают, не помнишь, и непонятно, то ли они тебя пугают, чтоб больше так не напивался, то ли это шутки у них такие, то ли пытаются повесить на тебя чужой грех, то ли все это правда…

Вспомнив о Бородине, он немного успокоился и даже обрадовался. Ну да, Леха! Это все объясняет. Ведь он же продал квартиру и переехал за город, в новый дом, вот место и показалось незнакомым. Да оно и есть незнакомое, он тут не то что переночевать – осмотреться толком и то не успел. Да-а, хороша самогоночка, ничего не скажешь! Спасибо, Андрюха свет Константинович, удружил так удружил. Десять литров, говоришь, в кладовке осталось? Нет уж, братец, пей ты ее сам, а меня уволь…

Он с трудом приподнял тяжелую, будто налитую свинцом голову и окинул мутным взглядом тесное прямоугольное помещение с голыми светлыми стенами, низким потолком и серым бетонным полом. От его благодушия, каким бы хлипким оно ни было, мгновенно не осталось и следа: эта комната напоминала что угодно, но только не спальню в бревенчатом деревенском доме. Из мебели здесь была только кровать; в углу за низенькой кирпичной загородкой виднелось нехитрое устройство, вызывавшее в памяти жаргонное словечко «параша»; рядом с загородкой к стене была привинчена жестяная раковина с единственным краном. Комната освещалась сильной лампой, забранной прочным на вид колпаком из толстой стальной проволоки; окно отсутствовало, а дверь была из тех, которыми оснащают тюремные камеры, – массивная, железная, с закрытым стальной заслонкой окошечком и глазком, изнутри она не имела ни запора, ни ручки.

«Готово дело, допился, – с нарастающей тревогой подумал Сергей. Где-то под ложечкой появилось и начало усиливаться неприятное сосущее ощущение. – Говорила мне мама: не пей, козленочком станешь… Елки зеленые, чего же я натворил-то?»