Игорь Губерман - Я раб у собственной свободы… (сборник)

томится мыслями еврей.

Забавно, что в соседней бакалее

легко найти творение ума,

от порции которого светлее

любая окружающая тьма.

Скоро мы, как дым от сигареты,

тихо утечем в иные дали,

в воздухе останутся ответы,

что вопросов наших ожидали.

В горячке спора про художества

текущей жизненной картины

меня жалеют за убожество

высоколобые кретины.

Плывет, качаясь, наше судно,

руководимое не нами,

по волнам дикого абсурда,

который клонится к цунами.

Душе моей пора домой,

в ней высох жизни клей,

и даже дух высокий мой —

остоебенел ей.

Что в нас играет? Чувства, знания

и предков зыблющийся прах,

а ниже уровня сознания —

утробный, чисто рабский страх.

Меня приветила эпоха —

читался я довольно длительно:

когда душе темно и плохо,

ей наплевательство целительно.

И не простить, и не забыть,

как убивали влет

пытающихся растопить

многовековый лед.

В умах талантливых людей —

тьма миражей, уже готовых,

и полный крах былых идей

грозит рождаемостью новых.

Опять вовлечься в хаос – наше право,

и нам легко достигнуть этой цели,

повсюду зазывальщиков орава

и нежные офелии с панели.

Когда хорошая кормежка,

что очень важно для народа,

то кажется: еще немножко,

и будет к ужину свобода.

И кругозор был сильно сужен,

и стойло было огорожено,

я небо видел только в луже —

оно и там меня тревожило.

Надежды разгораются и гаснут,

и новым ослепляют пируэтом,

они совсем и вовсе не напрасны,

поддерживая нас обманным светом.

Своих детей убив, Россия мается,

но свежая на смену зреет завязь,

страна за это время изменяется,

умело той же самой оставаясь.

Великих нет уже злодеев,

а кровь и щелканье курков —

от умудренных прохиндеев

и воспаленных мудаков.

Волны света, волны мрака вперемежку

вечно катятся, заведуя судьбой,

и не прячет Бог довольную усмешку,

когда борются они между собой.

Я все же верю, что Россия

еще воспрянет ото сна,

а тут как раз придет Мессия,

и станет вечная весна.

Теперь, когда вижу свой век целиком,

пишу с убежденным спокойствием:

неважно, что жил я дурак дураком,

а важно, что жил с удовольствием.

Не верю истинности знаний

о тех событиях, что сплыли:

калейдоскоп воспоминаний

всегда цветистей давней были.

Тюрьма – это школа смирения,

но злоба родится из боли —

отсюда и дух озверения,

присущий питомцам неволи.

Сегодня я думал, моральный урод,

что все-таки мы пустомели:

евреи в России споили народ,

а больше нигде не сумели.

Свободный дух – родня недугу.

По счастью, он неизлечим.

Больные тянутся друг к другу,

хотя для ссоры – тьма причин.

Разное к нам у Творца отношение —

ровно по нашим масштабам,

лучшее Богу от нас приношение —

это даяние слабым.

Проблем у нас – немыслимая тьма,

дано как мудрецам, так и ублюдкам,

что главные усилия ума

повязаны не с небом, а с желудком.

Есть некие невидимые шкалы

для личного достоинства и чести,

несметные гиены и шакалы

не снизят их, собравшись даже вместе.

Сплетня, слух и клевета —

скотская компания,

жизней наших маета —

поле их питания.

Тоска былых невзгод, утрат, метаний

с годами не низводится к нулю,

и сладостная боль воспоминаний

нас часто посещает во хмелю.

В истории такие есть периоды —

они весьма заметны и нередки —

когда различной умственности ироды

растут везде, как раковые клетки.

Очень редко и почти без интереса,

хмуро новости ловя, листаю прессу —

поминальная идет повсюду месса

по усопшему духовному прогрессу.

Пускай неверны домыслы мои,

но ясно видно это злоключение:

у жизни есть придонные слои —

беда, если выносит их течение.

А время течет не пустое

в оставленной мною отчизне: