Игорь Губерман - Девятый иерусалимский дневник

Не двигается время наше вспять,
но в некие преклонные года
к нам молодость является опять
и врёт, как лихо жили мы тогда.

Мы содержимся в холе и неге,
мы хранимы семьёй, как алмаз,
только мха молодые побеги
всё равно прорастают из нас.

Во гневе полезно в себя заглянуть
и тихо застыть, наблюдая:
с душевного дна поднимается муть
и злобно бурчит, оседая.

По жизни повстречал я много разного —
изрядно и высокого, и гнусного,
прекрасного не меньше безобразного,
но более всего – смешного грустного.

Меня моя берлога приласкала,
от ветра укрывая и дождя,
а слава, говорят, меня искала
и очень огорчилась, не найдя.

Блаженны те, кто зубы стиснув,
терпя насмешки и лишения,
весь век у жизни ищут смысла,
хоть у задачи нет решения.

Мой дом зарос холмами книг,
и душно спать к утру,
но окажись я вдруг без них,
я ссохнусь и умру.

Воздух весенний похож на лесной,
пахнет мечтами увядшими,
многие ангелы скользкой весной
тихо становятся падшими.

Ужели допалил я мою свечку
и кончились пути мои кривые?
Но времени шуршащую утечку
недавно я почувствовал впервые.

Вырос я в загадочной отчизне,
в ней созрел мой разум и желания,
в университетах нашей жизни
ложь была наукой выживания.

Смешно в закатной нашей драме
играть надрывно и всерьёз:
уже маразм не за горами
и гнусно ширится склероз.

Нет, мы у судьбы не слепые рабы,
устроено так мироздание,
что если не ждёшь ничего от судьбы,
она утолит ожидание.

Всемирное движение истории
является для нас весьма загадочным,
однако же бывают территории,
где бег её становится припадочным.

Прощусь покуда с мыслями угрюмыми
и стану о былом писать моём:
былое, разукрашенное думами,
роскошным выливается враньём.

На будущее я не повлияю —
свои шуты появятся у них,
поэтому я молча наливаю
и тихо пью за правнуков моих.

Сейчас доступно для продажи
всё – от Луны до эскимо,
не только рукопись, но даже
и вдохновение само.

Все бураны, вьюги и метели,
что меня трепали много лет, —
кончились, опали, улетели,
только на весну надежды нет.

Печать печали перламутром
туманит лица
людей, не смогших этим утром
опохмелиться.

Античных авторов читаю,
довольно многих – первый раз,
и человеческую стаю
такой же вижу, как сейчас.

Пьём на равных. В результате —
как на слаженном концерте:
слабый духом спит в салате,
сильный духом – спит в десерте.

Сезоны тянутся, меняясь,
бесшумно шар земной вращается,
и, год от года удлиняясь,
моя дорога сокращается.

Клеймящих недостатки и пороки
я тьму встречал на жизненном пути,
они бубнили мне свои упрёки,
а я им говорил, куда пойти.

Мне часто снятся умершие люди —
знакомые, приятели, родня,
как будто тени кончившихся судеб
о чём-то упредить хотят меня.

Просторы российской словесности —
настолько большое пространство,
что в этой раскидистой местности
цветёт и любое засранство.

Долго, часто и помногу,
запустив дела и пьянки,
люди молятся то Богу,
то сверкающей обманке.