Игорь Губерман - Девятый иерусалимский дневник

Везде всегда у тёмной черни
роятся смутной злобы черви,
и нужен ум особый, чтобы
в идею слились эти злобы.

Придут потом иные времена,
взойдут потомков наших семена,
и новых графоманов племена
другие наворотят письмена.

Не знаю, прав ли я,
что дух мой не клокочет,
но лени колея
сама меня волочит.

Ни читать, ни писать неохота,
нету мыслей неслышного хруста,
это мной неопознанный кто-то
пустотой начинил меня густо.

Года несутся, как трамвай,
но я пока живу,
и хоровое «Наливай!»
нас держит на плаву.

На земном беспутном карнавале
ценны ум, талант и благородство,
но в почёте много мелкой швали
из большого круга руководства.

В жизни бывают прекрасные миги:
после прочтения редкостной книги,
при узнавании важного факта,
перед началом любовного акта.

Живу, глаза раскрыв и уши,
и часто думаю без жалости:
Творец, ваяя наши души,
порой халтурит от усталости.

Не знаю час, когда я уплыву
куда-то далеко за облака,
но до вечерней рюмки доживу
наверняка.

Вползает мутной лжи чума
и в пожилых, и в юных —
увы, затмения ума
гораздо чаще лунных.

У меня душа моя спросила:
из тебя, хозяин мой и барин,
утекает жизненная сила —
ты за это тоже благодарен?

Ты обо мне, любимая, не плачь,
отнюдь не собираюсь жить я вечно,
но родственник у нас – отменный врач,
и я умру здоровым безупречно.

По беспечности и по наивности
люди сходятся, словно любя,
а потом от нехватки взаимности
начинается бегство в себя.

Я молод был ещё недавно
и подвергался комплиментам,
но вял и слаб теперь так явно,
что всем кажусь интеллигентом.

В кошмарно переменчивой судьбе
умея искры жизни возродить,
евреи даже родину себе
смогли из ничего соорудить.

Весьма загадочно старение —
моё живое настоящее,
в нём интересно изнурение,
вдруг самозванно приходящее.

Уж раз я сам себя запряг
в литературный воз,
то западло мне и в напряг
возить на нём навоз.

Кругом царит ожесточение —
кураж со злобой пополам,
крутое умопомрачение
навеял Бог за что-то нам.

Политики лукавят, притворясь
толпой блядей на людном перекрёстке:
из них порой талантливая мразь
выходит на центральные подмостки.

Я часто очень мало понимаю
в кипящей суете мужчин и женщин,
поэтому почтительно внимаю
тому, кто понимает ещё меньше.

Работа и семья – кто нас осудит?
Уютом дышит чистая берлога;
что рядом – замечательные люди,
уже мы узнаём из некролога.

Российской школы давний выпускник,
я знаю о себе не от кого-то:
подобно всем я мыслящий тростник,
но я пропитан соками болота.

Любая мне мила попойка,
душе дарящая полёт,
я выпил в жизни этой столько,
что не любой переплывёт.

Упал кураж и выдохся трезвон,
мы общество собой не беспокоим,
на склоне дней приходит угомон
и вкрадчиво становится конвоем.

Давным давно я думаю об этом:
наш дух изобретательнее тела,
исчезли если б личности с приветом,
то жизнь сама намного б оскудела.

Весьма роскошен мой фасад,
хотя внутри не столь богато;
я сам себе садовник, сад,
мотыга, лейка и лопата.

Всё в мире нам понятней и видней
на склоне дней.

Согласно прихоти природы
текут загадки, ей угодные:
плодятся дикие народы
и малодетны благородные.

Творцу как ярко творческой натуре
присущи своенравные капризы,
отсюда на земле цунами, фюрер
и жуткие российские сюрпризы.

Живу я с удовольствием на свете,
хоть возраст у меня – смурной и смутный,
а то, что в голове гуляет ветер, —
так он попутный.