Шая Воронкова - В случае смерти разбить

И больше в мире ничего не существует.

Рука, опустившаяся на плечо, оказывается на удивление теплой, даже горячей.

– Ну-ну, парень, хватит плакать, мы вышли.

Глаза болят и распухли, так что я раскрываю их медленно, хмуря лоб. И тут же жмурюсь от заливающего все света. Когда наконец удается хоть что-то разглядеть, я различаю Ангела – без единого следа слез на лице, – передающего Елири какому-то спешащему от врат ангелу – в этот раз настоящему. Врат?!

Сам не понимаю отчего, но глаза опять влажнеют, когда я узнаю сторожку на входе. Всклокоченный ангел с рыжими волосами и лицом не из списка допустимых подхватывает Елири на руки, что-то причитая, и на пару мгновений все пропадает: я бегу за ним в пыльную тесную будку, лишь бы не упустить ее из виду. Скинув пыльные папки со стола, ангел осторожно опускает Елири сверху, и она разваливается, не шевельнувшись. Отстраненно вспоминаю, что другие называли сидящего на воротах Пророком и он вроде как странный, но это все стирается из-за своей неважности.

– Ты там как, не разучился еще? – кричит Ангел снаружи. И как же странно его теперь так называть.

Пророк ругается.

– Твоими молитвами.

И, повернув руки ладонями вниз, опускает их, закрыв глаза. Внутри будто поднимается вихрь. Из-за спины Пророка бьют два белых столба, и я отшатываюсь, заслонив глаза рукой – хотя видел подобное не сосчитать сколько раз. Но никогда еще на ангельские крылья не было так больно смотреть. Когда опять могу видеть, понимаю, что в сторожке остался один, не считая Елири. Опускаю глаза и наконец расслабляюсь – даже не замечал до этого, как напряжены были все мышцы. Елири будто наполнена светом. Порозовевшая кожа, умиротворение лицо. Губы сложены в полуулыбку. Я неуверенно касаюсь пальцев, и они теплые.

Все в порядке.

Теперь-то точно.

Едва убедившись в этом, я выглядываю в окошко. Снаружи Пророк носится вокруг сгорбившегося Ангела, пока тот вымотано смотрит куда-то в пустоту.

– И как ты умудряешься? Тыкву разбил, а рука, рука-то! – схватив за запястье, Пророк задирает ее вверх, и я невольно вздрагиваю: на грязной ладони красуется след от ожога. Уголек. Неужели он все это время нес его на голой коже, не сказав ни слова? – Джек, ну сколько раз говорил, не ходи ты в самую чащу.

А?

Не… может… этого…

Наши взгляды пересекаются, и Джек совершенно по-демонски хрипло смеется, глядя на мои вытаращенные глаза.

– Рот захлопни, – и, вытянув откуда-то помятую пачку, строит страшную гримасу: – У-у-у, смотри, съем, ангелочек.

И прикусывает зубами сигарету.

А я все стою и смотрю, как он поджигает ее, позволив дыму укутать голову, как Пророк отвешивает ему подзатыльник и тут же сует непрозрачный тяжеленький пакет, бормочет что-то о том, что "уж за спасение могли бы и амнистию выдать", а Джек шутит, что "как-то маловато будет для искупления". Не могу ни слова сказать, будто загипнотизированный. Наконец, подлатанный и выкуривший пару сигарет, Джек поднимается, чтобы уйти.

Набираюсь смелости и высовываю голову в окошко.

Вроде хочу сказать "спасибо", но кричу:

– Когда же умирает ангел?

Джек разворачивается ровно наполовину, и его голос звучит будто прямо в ушах.

– Когда становится человеком, – хмыкает и невольно отвечает на вопрос, который я не осмелился задать. – Зато только человек, не имея ни сил, ни крыльев и зная, что умрет, может закрыть собой другого. В этом их сила.

Я хочу спросить еще многое. Кто же Джек? Почему он помог нам? И почему уходит? Сказать, что благодарен, и что счастлив. Хочу растянуть этот миг, пока чужая улыбка на мгновение становится отражением моей собственной.

Но Елири за спиной тихо вздыхает, и я бросаюсь к ней, чтобы вовремя сжать ее руку.

И как бы ни было глупо, в это мгновение крылья у меня по-настоящему есть.

Очнулся и вспомнил только, что он любит красный и его зовут Улисс.

Странное сочетание.

Почти сразу же подумал, что, кажется, есть такой роман – «Улисс», и он его читал, спрятавшись под столом на кухне, а в книжке недоставало страниц – то ли первых, то ли последних – но воспринимать себя иначе чем Улиссом уже не мог.

Асфальт, на котором лежал, был холодным и мокрым, а стена дома почему-то теплой, будто кошачье брюхо – Улисс коснулся ее рукой и не мог себя заставить оторвать ладони пару минут, согреваясь, а когда встал, заметил, что стена ничуть не похолодела. Было тихо и сыро, а еще темно, даже фонари не горели, зато луна – еще как, и все равно Улисса не покидало ощущение, что ночь наступила только что. Пару минут назад – и вечер, может, даже пару секунд.