Жан Ануй - Портки

Тото (холодно глядя на него) . Интересно, что ты чувствуешь, когда это говоришь?

Больше не взглянув на отца, Тото выходит. Оставшись один, Леон вздыхает .

Леон. Неизбежно, моя вина! Я не достаточно им занимался. Я должен был послужить ему примером. Но, каким примером? (Он опять зовёт, как котят.) Кс-кс-кс… кс-кс-кс… кс-кс-кс! Идите, мои зубастенькие! Идите мои угрызения! Вам есть, что погрызть! Не все сразу, обжоры эдакие, всем хватит! (Болезненно размышляет некоторое время, потом искренне, с рассудительностью.) И, тем не менее, в глубине души я был носителем нравственности! Достаточно почитать, что я написал. Перечитайте «Фигаро», мою хронику… откупорьте, наконец, шампанского бутылку. Я пачками получаю письма… из бретонской глубинки, Конталя, люди мне пишут толпами… «Продолжайте, м'сье! Вы ведёте праведную борьбу! Нужно, чтобы Франция осталась чистой… чтобы Франция осталась Францией!» Порнография, меркантильность, понимаешь, американизм и мрачное падение в пропасть… кто всегда с этим боролся? Одна даже написала… «Продолжайте, сударь, ваше перо разит, как копьё… станьте нашим Эс-Вэ Георгием, попирающим дракона!» Я всегда защищал семью, вот именно, интеграл морали, долг! В каждой строке (десять франков за строчку!), не опасаясь ударов! Имел неприятности с Министерством Абортов, которое выставило мою хронику травмирующей кандидаток на прерывание беременности. Правительство оказало давление на «Фигаро», требуя, чтобы моя компания прекратилась, ибо она пошатнула общественную мораль. Именно это мне, видимо, и стоило Нобелевской премии! (Восклицает.) Впрочем, я отказался бы от неё, как Сартр, но по противоположным причинам! Во всяком случае, если б и принял чек, то ни в коем случае не поехал бы лично в Стокгольм для его получения, отправил бы туда моего издателя. Мало кто из литераторов может так высоко нести голову, чьё прошлое было таким незапятнанным, как моё. Я был героем Сопротивления. Во время оккупации я работал под псевдонимом! Какие же претензии ко мне предъявляются? (Гордо кричит в пустой комнате.) Я требую, чтобы мне ответили! (По понятным причинам никто не отвечает; он усмехается.) Ваше молчание вопиет! Это признание! (Он улыбается с презрением.) Переспал с горничной? Вот моя социальная позиция! Если бы я был любовником какой-нибудь артистки, как все остальные, не сказали бы ничего. Нашли бы такое поведение вполне столичным.

Однако приблизиться к народу, и иначе, чем словом — ух-ля! Не правда ли? Ух-ля! (Ядовито.) Я пишу для консервативной газеты, но в глубине души я человек, скорее, левого толка. Именно это обстоятельство левые мне и не могут простить! Нет больших реакционеров, чем все эти левые!

Входит новая горничная, с блокнотом и ручкой, бойкая деревенская девка, которую можно назвать смазливой .

Новая горничная. Я новая прислуга. Пришла отвязать вам руку, чтобы вы смогли написать вашу статью.

Леон (всё ещё в порыве негодования) . Спасибо, дитя моё. Они увидят, из чего я сделан! Всё, как на духу, выскажу!

Новая горничная (отвязывает ему правую руку и протягивает ручку) . Вот. Я вам и колпачок отвинчу…

Леон (вдруг смотрит на неё и восклицает от радости) . Какое прелестное выражение! Нет, сударыня, свинчивать преждевременно. (Он неловко трясёт затёкшей рукой.) Не знаю, смогу ли я писать сразу. Рука затекла, понятное дело. Не могли бы вы отвязать мне и левую, чтобы я смог потереть ей правую руку?

Новая горничная (твёрдо) . Нет. Это запрещено. Мадам приказала отвязать только одну руку.

Леон. Тогда вы, может быть, потрёте её сами, я решительно не в состоянии держать ручку в руке.

Новая горничная (потирая ему руку) . С удовольствием. Так?

Леон. Благодарю вас, дитя моё. У вас есть сердце. Такое сейчас встречается крайне редко. Эмансипация отворила женщине дорогу к чувственным проявлениям, но, кажется, затворила её с другой стороны. (Она крепко трёт ему руку, он гримасничает.) Ай! Нужно, чтобы кровь возвратилась, и всё. Лучше просто её подержите, так будет нежнее.

Новая горничная. У меня самой руки ледяные. Я только что шерстяные вещи стирала, а мадам приказывала сделать это в холодной воде.

Леон. И, тем не менее, мне необходимо разогреть руку, иначе я не смогу. На мой труд все живут в этом доме. Нет статьи, и обеда не будет. Они прекрасно знают об этом, стервы, поэтому и отвязывают мне каждое утро орудие труда!