Илья Эренбург - Лев на площади

Ришар.В то, что он существует, нет. Но я уверовал, что это самое замечательное из всех изобретений — лучше и книгопечатания, и электричества, и атомной бомбы.

Редактор.Знаете, как-то неловко — после Вольтера, после Анатоля Франса, после Фрейда вдруг вылезти с непорочным зачатием. В наш век прогресса…

Ришар.При чем тут прогресс? Где небоскребы? Где лучшие машины? Кто изобрел атомную бомбу? Хорошо, а в той же Америке на каждом шагу церковь — католическая или лютеранская, баптистская или анабаптистская. Там, где много церквей, там мало коммунистов. Вы иронизировали — как совместить церковь и Бубуль. А это очень просто. Конечно, Бубуль не Мадонна и не Беатриче, но она не только не опасна для нашей западной культуры: она способствует ее развитию. Нашу республику изображают обыкновенно девственной Марианной. У этих девственных дев тысячи опасных чудачеств. Куда лучше Магдалина — она ночью грешит, зато утром кается и покорно штопает носки.

Мэр.Я не верю ни в генерала, ни в папу, ни в Магдалину. У меня одна надежда — на Америку. Они могут нас спасти, и они должны нас спасти. Я только не понимаю, почему они копаются? То конгресс обсуждает, то сенат раздумывает, то президент совещается с министрами, то министры совещаются с президентом. Сегодня взял газету, думаю — наконец-то… Нет, опять: «президент обратился с посланием»… Здесь нужно не послание, а пшеница, уголь, доллары.

Дело.Вы, кажется, как господин Ришар, впали в мистицизм. Почему американцы должны нас спасать?

Ришар.Хотя бы потому, что им не хочется погибнуть. Когда у клиентов нет денег, чтобы пойти в закусочную, сначала подыхают они, а потом и хозяин закусочной.

Мэр.Нет, дорогой друг, я ставлю вопрос иначе. Я не мистик, меня тошнит от ладана, но я не хочу свести все к грубой прозе. Нас связывают с Америкой общие идеалы. Мы дали им Лафайета. Теперь они должны нам дать доллары.

Дело.Боюсь, как бы вместо долларов мы не получили библию. Приехали эксперты, советники, наблюдатели. А где хлеб? Где уголь? Где доллары?

Мэр.Весной прилетают птички, а потом колосятся нивы. Наблюдатели — это первые ласточки. За ними придут пароходы с грузами. Я боюсь одного — что они не заглянут в наш город. А нам помощь еще нужнее, чем парижанам или марсельцам. Говоря прямо, мы попросту погибаем. Только Америка может нас спасти.

Редактор.К нам они, во всяком случае, не заглянут. Я убежден, что никто в Америке даже не подозревает о существовании нашего города.

Мэр.Что-нибудь перепадет и на нашу долю. Не нужно отчаиваться. ( Стучит рюмкой о блюдце. ) Я всегда прислушиваюсь к голосу народа — привычка старого социалиста. ( Франсуа. ) Скажите нам, Франсуа, что вы думаете об американской помощи?

Франсуа.Откровенно говоря, господин мэр, я об этом мало думаю. Но если вы меня спрашиваете, я скажу, что хорошо бы получить доллары без американцев.

Вбегает продавщица газет.

Продавщица газет( хрипло кричит ). Пари-пресс! Новая волна забастовок! Пари-пресс, шестой выпуск!

Дело( лихорадочно просматривает газету ). Но… Это чересчур… Поглядите, Мари-Лу здесь…

Редактор.Да, да, я первый об этом сообщил… В некотором роде сенсация.

Ришар.Но это катастрофа…

Мэр.Все вы впали в мистицизм. Как Мари-Лу может быть здесь, когда ее расстреляли в августе сорок третьего?

Дело.А если ее не расстреляли?

Мэр.Я убежден, что ее расстреляли. Мне рассказывал об этом майор фон Шаубергер.

Редактор( усмехается ). Я не знал, что вы разговаривали с фон Шаубергером.

Мэр.Я с ним не разговаривал. Вы великолепно знаете, что я вел себя, как настоящий патриот. Он со мной разговаривал, вот что!.. Кстати, в вашей газете тогда писали, что немцы хорошо сделали, уничтожив «террористку». А ведь Мари-Лу застрелила немца, значит она была патриоткой.

Редактор,Во-первых, это была не моя газета. Моя газета «Фламбо дю миди» не выходила при немцах, выходила «Фламбо дю жур», и я там был только пайщиком. Потом вы великолепно знаете, что я ничего не писал в годы оккупации, кроме заметок о рыбной ловле. У меня есть удостоверение от комиссии по чистке. Я не позволю никому чернить мое имя! Мы все должны были итти на мелкие уступки. Разве кто-нибудь упрекнет господина Дело за то, что он продавал свои ликеры немцам?