Людвиг Тик - Кот в сапогах

Он . Призываю в свидетели небеса, землю — что еще? Тебя самое, тебя, что дороже мне земли, неба и всех стихий… Что вам угодно, любезнейший?

Гинц . У меня охота… Нижайше прошу…

Он . Варвар! Кто ты такой, что дерзаешь прервать клятвы любви? Не женщиной ты рожден, не в лоне человечества дом твой!

Гинц . Если вы соблаговолите заметить…

Она . Ну подождите минутку, голубчик, вы же видите — любимый в опьянении стоит на коленях.

Он . Веришь ли ты мне теперь?

Она . Ах, разве я не поверила тебе еще до того, как ты сказал хоть слово? (Нежно склоняется к нему.) Дорогой! Я… люблю тебя! Невыразимо!

Он . Не схожу ли я с ума? О, если еще не сошел, почему я, несчастный, презренный, этого не делаю от столь непомерного счастья? Ужели я стою на земле? Взгляни на меня, дражайшая, и ответь мне: не стою ли я на солнце?

Она . Ты в моих объятиях, и им не разомкнуться боле.

Он . О, пошли! Эта плоская равнина слишком тесна для моих чувств, взберемся на самую высокую гору, дабы оттуда поведать всему миру, как я счастлив!

Оба в спешке и в восторге уходят.

Бурные аплодисменты и крики: «Браво!» в партере.

Визенер (хлопая в ладоши). Любовник здорово выложился… Тьфу, черт, я так хлопал, что ладони горят.

Сосед . Вы слишком неумеренны в изъявлении восторгов.

Визенер . Да, уж я таков.

Фишер . Ах, вот это было для души! Я просто ожил!

Лейтнер . Сцена поистине классическая.

Мюллер . Но так ли уж она необходима для единства действия?

Шлоссер . А мне плевать на единство. Если я плачу, то плачу, и все тут. Сцена была божественная!

Гинц . Что ни говори, а такой чувствительный народ кое на что еще сгодится! Вот они опять ударились в лирику и даже топать перестали. (Озирается кругом.) А улова по-прежнему никакого.

В мешок заползает кролик.

(Бросается к мешку и завязывает его.) Милости просим, дружище! Вот и дичь — причем в некотором роде из моих кузенов. Да, таков уж нынче мир — сын на отца, брат на брата; если хочешь в нем пробиться, дави других. (Вынимает кролика из мешка и засовывает в ранец.) Ай-яй-яй! Надо мне поистине держать себя в узде, чтобы самому не слопать эту дичь. Поскорей завяжу ранец, чтобы обуздать свои чувства. Фи! Стыдись, Гинц! Разве не долг благородных сердец — жертвовать собой и своими склонностями счастью близких? Разве не затем мы живем? А ежели кто не способен на это — о, лучше бы не родиться ему на свет! ( Собирается уйти за сцену, но гром аплодисментов и крики «Бис!» заставляют его еще раз повторить последнее красивое место монолога; после этого он отвешивает публике почтительный поклон и уходит с кроликом в ранце.)

Фишер . Какое благородство!

Мюллер . Какая высокая человечность!

Шлоссер . Все это еще способно усовершенствовать нравы. Не то что всякие там балаганы, когда тебя так и подмывает дать автору в морду.

Лейтнер . Я тоже совсем растрогался. Соловей, влюбленные, эта последняя тирада — нет, местами пьеса просто великолепна!

Зал во дворце.

Большая аудиенция. Король, принцесса, принц Натанаэль, повар . Все в парадных костюмах.

Король (сидя на троне) . Ко мне, повар! Настал час держать ответ; я сам возьмусь за разбор этого дела.

Повар (опускаясь на одно колено). Да соизволит ваше величество отдать свои указания вашему покорнейшему слуге.

Король . Надо трудиться не покладая рук, друзья мои, дабы король, у которого на шее благо всей страны и бесчисленных подданных, всегда пребывал в хорошем настроении. Ведь если на него найдет дурное настроение, вы и ахнуть не успеете, как он превратится в тирана, изверга, — ибо хорошее настроение способствует веселью, а веселье, по наблюдениям философов, делает человека добрей, в то время как меланхолия потому и должна считаться пороком, что поощряет все другие пороки. И вот, спрошу я вас, в чьей власти сохранить доброе расположение монаршего духа, кому это сподручнее всего, как не повару? Что может быть невиннее кролика? Любимейшее мое блюдо — скромные зверушки, благодаря которым я, пожалуй, никогда бы не уставал даровать счастье моей стране и моим подданным, — и вот эти кролики у тебя в дефиците, злодей! Молочные поросята, одни молочные поросята изо дня в день — я сыт ими по горло, отравитель!

Повар . Не казни, мой король, а дай слово молвить. Господь свидетель — уж я ли не старался раздобыть этих милых беленьких зверушек, я ли не готов был скупать их даже по рыночной цене, — но они как сквозь землю провалились! Неужто мы позволили бы вам усомниться в любви ваших подданных, если бы могли хоть где-нибудь достать этих кроликов?