Людвиг Тик: Кот в сапогах

Михель . Так тяжело им там служить?

Трактирщик . Служить-то не тяжело, да сбежать легко. И потому только, что это строго запрещено, парни наперебой рвутся дезертировать. Вот, извольте, — еще один препожаловал!

Вбегает солдат .

Солдат . Хозяин, кружку пива! Да поживей!

Трактирщик . Вы кто будете?

Солдат . Я дезертир!

Михель . Глядишь, еще и из чадолюбия, бедняжка. Вы уж приголубьте его, хозяин.

Трактирщик . Ну, были бы деньги, а пиво-то найдется. (Уходит в дом.)

Появляются два гусара на конях и спешиваются.

Первый гусар . Ну, слава богу, прибыли. Здорово, сосед!

Солдат . Тут уже граница!

Второй гусар. Да, благодарение небу. Уж как пришлось гнать из-за этого дурака! Эй, хозяин! Пива!

Трактирщик (появляясь с несколькими кружками пива в руках). Вот, господа хорошие, прекрасный освежающий напиток. А вы все трое здорово разгорячились.

Первый гусар (солдату). Ну, бездельник, за твое здоровье!

Солдат . Премного благодарен. Я могу пока попридержать ваших лошадок.

Второй гусар . Ну и ноги у этого парня! Хорошо еще, что граница так близко, иначе бы это уж совсем собачья служба была.

Первый гусар . Ну, нам пора домой! Будь здоров, дезертир! Счастливого пути!

Оба садятся на коней и уезжают.

Трактирщик . Вы здесь останетесь?

Солдат . Нет, я пойду дальше, мне ведь еще надо успеть завербоваться у соседского герцога.

Трактирщик . Заглядывайте, когда снова надумаете дезертировать.

Солдат . Само собой. Прощайте!

Пожимают друг другу руки. Солдат и другие гости уходят, трактирщик идет в дом.

Занавес

Фишер . Ну уж закрутили — дальше некуда. К чему вообще эта последняя сцена?

Лейтнер . Совершенно ни к чему. Лишь бы побольше чепухи нагородить. Кот уж совсем исчез из поля зрения, и весь спектакль разъехался.

Шлоссер . У меня голова кругом идет, будто спьяну.

Мюллер . А в каком, собственно, веке происходит действие? Ведь гусары — это явное новшество.

Шлоссер . Надо нам было не терпеть, а топать погромче. Сейчас уж вообще не разберешься, что к чему.

Фишер . И никакой любовной линии! Ничего для сердца, для фантазии.

Лейтнер . Если опять начнется балаган, я лично буду топать.

Визенер (соседу) . А мне пьеса нравится.

Сосед . Очень мило, в самом деле мило. Одаренный человек этот поэт. Хорошо подражает «Волшебной флейте».

Визенер . Мне особенно понравились гусары. Постановщики редко решаются выводить на сцену лошадей — а почему, собственно? У них иной раз больше соображения, чем у людей. По мне, уж лучше смотреть на хорошую лошадь, чем на некоторых современных героев.

Сосед . Да, вот как у Коцебу в «Маврах». В конце концов, лошадь тоже что-то вроде мавра.

Визенер . А вы не знаете, какого полка были гусары?

Сосед . Не успел разглядеть. Жаль, что они так быстро ушли. Я бы согласился, чтобы в пьесе были сплошь одни гусары. Люблю кавалерию.

Лейтнер (Беттихеру). А что вы обо всем этом скажете?

Беттихер . У меня перед глазами как живой стоит исполнитель роли кота. Какая эрудиция! Какое изящество! Какая тонкость наблюдения! Какой костюм!

Шлоссер . Что верно, то верно. Он выглядит совсем естественно, как большой жирный кот.

Беттихер . И обратите внимание на всю его маску — так я обозначил бы его костюм. Благодаря костюму его естественный вид так преобразился, что новое выражение ему гораздо больше к лицу. Как по этому случаю не помянуть добрым словом великих трагиков древности! Вы, вероятно, не знаете, что эти древние все без исключения роли играли в масках, как о том можно прочесть у Атенея, Поллукса и других авторов. Разобраться тут, как вы понимаете, нелегко, потому что для этого надо время от времени заглядывать в сами эти книжки. Но зато мы можем потом приводить из них примеры. Вот у Павсания есть одно очень темное место…

Фишер . Вы хотели быть столь любезны и рассказать о коте.

Беттихер . Ах, да… Но все предшествующие соображения я высказал лишь попутно и потому настоятельно прошу вас воспринимать их как маргиналии, заметки на полях… Так вот, возвращаясь к коту, — вы, конечно, заметили, что он не из породы этих черных котов? Нет, он почти совсем белый, лишь кое-где с черными пятнами, и это прекрасно отражает его добродушие, — в этом мехе как бы уже предначертан весь ход пьесы, все чувства, которые она призвана пробудить.