Людвиг Тик: Кот в сапогах

Шлоссер . Но надо бы все-таки сначала посмотреть пьесу — как-никак деньги заплачены. А потом уж так потопаем, что стены задрожат.

Все . Нет, сейчас, сейчас!

— Вкус!

— Правила!

— Искусство!

— Иначе всему крышка!

Ламповщик . Господа, неужели надо звать полицию?

Лейтнер . Мы заплатили за билеты, мы составляем публику, и нам подавай представление на уровне нашего хорошего вкуса, а не какой-то там балаган.

Поэт (высовываясь из-за кулис). Пьеса сию минуту начнется.

Мюллер . Никаких пьес! Не нужна нам твоя пьеса — нам нужен хороший вкус.

Все . Вкус! Вкус!

Поэт. Я в смущении… Что вы имеете в виду?

Шлоссер . Вкус! Вы поэт, а даже не знаете, что такое вкус?

Поэт . Но вы должны принять во внимание, что здесь молодой, начинающий…

Шлоссер . Никаких начинающих! Хотим приличную пьесу! Пьесу со вкусом!

Поэт . Какого же рода? Какого колорита?

Мюллер . Семейные драмы, похищения, «Сельские дети» — вот какого!

Поэт (выходит из-за кулис). Господа…

Все . Это что, поэт?

Фишер . Непохож.

Шлоссер . Умник.

Мюллер . Даже волосы не стрижены.

Поэт . Господа, простите мою дерзость…

Фишер . Как вы можете писать такие пьесы? Почему вы не удосужились повысить свое образование?

Поэт . Уделите мне только минуту внимания, прежде чем разносить. Я знаю, почтеннейшая публика вправе судить поэта, и ваш приговор обжалованию не подлежит, но я знаю также, как любит почтеннейшая публика справедливость, и уверен, что она не станет угрозами сталкивать меня со стези, на коей я так нуждаюсь в ее благосклонном руководстве.

Фишер . А говорит он складно.

Мюллер. Он вежливей, чем я ожидал.

Шлоссер . И публику уважает.

Поэт . Мне стыдно представлять плод вдохновения моей музы на суд столь просвещенных ценителей, и лишь искусство наших актеров до некоторой степени утешает меня, иначе бы я без лишних слов погрузился в бездну отчаяния.

Фишер . Мне его жалко.

Мюллер . Хороший парень!

Поэт . Когда я внимал вашему топоту — о, ничто еще не приводило меня в такой трепет, я еще бледен, и дрожу, и сам не понимаю, откуда я вообще набрался смелости предстать перед вами.

Лейтнер . Да хлопайте же!

Все хлопают.

Поэт . Я всего лишь попытался развлечь вас шуткой — если она мне удалась, — развеселить настоящим фарсом, ибо новейшие пьесы дают нам мало поводов для смеха.

Мюллер . Да уж что верно, то верно!

Лейтнер . А парень-то дело говорит!

Шлоссер . Браво! Браво!

Все хлопают.

Поэт. Итак, почтеннейшие, теперь решайте, так ли уж достойна моя пьеса совершенного презрения, — засим я с трепетом удаляюсь, а пьеса начинается (Отвешивает почтительный поклон и скрывается за кулисами.)

Все . Браво! Браво!

Голос с галерки . Бис!

Все хохочут. Музыка вступает снова, и занавес поднимается.

Маленькая комнатка в крестьянской избе.

Лоренц, Бартель, Готлиб . Кот Гинц лежит на скамейке у печки.

Лоренц . Я полагаю, что пора нам разделить скромное имущество, оставшееся после кончины отца. Вы знаете, что незабвенный родитель, царство ему небесное, оставил всего три мало-мальски стоящие движимости — лошадь, быка и вон того кота. Я, как старший, заберу себе лошадь; Бартель, средний из нас, получит быка, ну а младшему братцу, само собой, отходит кот.

Лейтнер (в партере). О господи! Ну виданное ли дело — такая экспозиция! Подумать только, до чего докатилось драматическое искусство!

Мюллер . Но я все очень хорошо понял.

Лейтнер . Да в том-то как раз и просчет! Нужно все подавать зрителю намеком, исподволь, а не бухать прямо в лоб.

Мюллер . Но зато уж теперь сразу понятно, что к чему.

Лейтнер . А вот так сразу-то и не должно быть понятно; надо, чтобы ты вникал постепенно, — это и есть самый смак.

Бартель . Надеюсь, братец Готлиб, ты на нас не в обиде; к сожалению, ты самый младший, и какие-то привилегии за нами ты должен признать.

Готлиб . Да уж, верно, так.

Шлоссер . А почему же в раздел имущества не вмешается суд? Какие несообразности!

Лоренц . Ну так мы пошли, дорогой Готлиб, будь здоров, не скучай.

Готлиб . Адье.

Братья уходят. Готлиб остается один. Монолог.

Они ушли — и я один. У каждого из нас есть свой домишко. Лоренц будет на своей лошади пахать землю, Бартель зарежет своего быка, посолит и на первых порах перебьется. А что мне, бедному и несчастному, делать со своим котом? Разве что связать из его шерсти муфту на зиму — но, кажется, он сейчас как раз облезает. Вон он — спит себе и в ус не дует. О, бедный Гинц! Придется нам скоро расстаться. А жаль. Я его взрастил, я знаю его, как себя самого. Но он поймет — у меня в самом деле нет выхода, придется его продать. А теперь он проснулся и смотрит на меня так, будто все понимает. Кажется, я вот-вот разревусь. (Ходит в задумчивости взад и вперед по комнате.)