Пять в яблочко

Ах-ты! туда сюда! — Нет! Батюшки! Что делать? Микишка! Микиш..!

Тут милиционер подлетел.

— Почему такое шум?

— Бычиные деньги — 120 рублей.

— Какие бычиные? Почему деньги?

Одним словом, история вышла как следует.

И чтобы ты думал?

Пришел вечером Микифор на постоялый двор, веселый, что твой племянник, и сумочка с ним.

Как уходил он с телеги-то, так и захватил ее с собой от греха, да весь день и ходил с Красной армией, — дружков своих там нашел.

Сукин же ты, говорю, сын! Настращал меня до смерти. Из-за тебя портки полоскать пришлось.

А он ржет, как лошадь на овес.

— Видал, — говорит, — дядя, праздник-то? Вот бы нам на деревню этак-то.

А мне что? Деньги-то нашлись, вот главное.

Ну, ладно! На утро в управление насчет быка.

Ходили-ходили мы с Микифором по управлению этому от стола к столу, — тоска взяла.

Сидят это все за столами да все пишут и пишут, провал их возьми. Никак, видно, всего не перепишут.

Слова не добьешься. Барышни это на машинках стучат, только листочки летят. Какие-то с кожаными сумочками мечутся.

Целый день мы в этом управлении пробыли, и все ничего не выходило, да уж под конец только поймал Микишка какого-то в очках, прилип к нему, как банный лист, и не отстает.

К вечеру сквозь все переписки парень прошел, а выручил-таки быка.

Ну, уж и бык! Не бык, а можно сказать, отец родной!

Повели мы его в деревню. Телега, как лягушка, прыгает, да и кобыленка моя, того гляди, свалится, как он головой мотать начнет.

Я уж на деревне, что радости было, как мы быка-то привели, прямо и сказать не могу. Мой братан даже в колокол ударил, как все равно на пасху, а все Микишка! Деловой, сукин кот!

Теперь он все насчет клевера уговоры уговаривает. Гляди, добьется своего, как не хуже того с газетой, ведь уговорил-таки выписать.

В председатели мы его думаем выбрать, уж больно он парень-то хороший, — сквозь все щелки пролезет.

И все это, я так думаю, от Красной армии — уж очень его там обучили всему.

Прямо, можно сказать, не уступит он теперь городским, ежели еще не лучше их будет.

Солнце мелким решетом пыль по избе сеет. Степанида в переднем углу молится, поклоны бьет:

— Скоро ли сынок Ванюшка из армии воротится? Хоть бы одним глазком взглянуть.

Дверь настежь… Степаниду аж по глазам ударило. Протерла глаза, видит человек зеленый в дверях стоит, котомку снимает.

— Ванюша! Ванюшенька, любезный мой!

— Ты, мама, не плачь, потому свободно наводнение могит произойти.

— Ох, миленький, да как не плакать?! Тебя и не узнаешь!

— Где, мамаша, узнать! Я сквозь огни, воды и медные трубы произошел. Я, мамаша, всем бойцам пищу духовную вкладывал. Лекторный человек был я — вот кто…

В избу вошел Ванин дядя — Гаврилыч:

— Ах, племянничек! Живенького видеть, слава те…

Ванька щелкнул шпорами и взял под козырек.

— Расцеловаться бы на радостях, племяш!

— Никак не могу, дядя: согласно санитарному кодексу бацилла может пристать!

На столе самовар ворчит. Полна изба гостей у Степаниды.

Дядя Лаврентий, поглаживая бороду, спрашивает:

— Неизвестно ли вам, Иван Федосеич, когда сапоги в кипиратив прибудут, потому пока только штиблеты остроносые имеются. Только они на портянку, стервы, не хотят налазить!

— Я не сапожник и насчет сапожного товару компетенции не имею. Вот насчет капитализма это я могу!