Роберт Стивенсон: Остров Сокровищ. Перевод Алексея Козлова

Вдруг он, как истинный капитан, начал горланить свою вечную песню:

Сначала я полагал, что «сундук мертвяка» – это тот же самый здоровенный сундук, который поднимали в комнату капитана, и эта мысль смешалась в моих кошмарах с ночным одноруким моряком. Но к этому времени мы все давно перестали обращать внимание на эту песню – она была новинкой в ту ночь только для доктора Ливси, и на него, я заметил, она не произвела особо благоприятного впечатления, потому что он очень сердито посмотрел на капитана, прежде чем продолжить разговор со старым Тейлором, садовником. Они говорили тогда о новом лекарстве от ревматизма. Тем временем капитан постепенно вошёл в угар от своей собственной музыки и, наконец, со всех сил ударил кулаком по столу, что, как мы все это знали, означало тишину. Голоса мгновенно стихли, и замолчали все, кроме доктора Ливси, он продолжал, как прежде, говорить громким, ясным и добрым голосом, при этом энергично попыхивая трубочкой между каждым словом или двумя. Капитан некоторое время смотрел на него, снова хлопнул в ладоши, посмотрел еще пристальнее и, наконец, разразился злобным замечанием, произнесённым придушенным, низким голосом:

– Молчать на нижней палубе!

– Вы обращались ко мне, сэр? – спросил доктор. И когда хулиган снова поклялся ему, что это так:

– Я одно хочу сказать вам, сэр, – ответил доктор, – что если вы продолжите пить ром, мир скоро избавится от самого грязного негодяя на свете!

Ярость старикана была ужасна. Он вскочил на ноги, выхватил и открыл матросский складной нож, и намертво сжав его в кулаке, пригрозил пришпилить доктора к стене.

Доктор даже с места не сдвинулся. Он говорил с капитаном, как и прежде, через плечо, таким же голосом, громким настолько, что все комнаты могли всё слышать, но при этом оставался совершенно спокойным:

– Если ты сейчас же не положишь нож в карман, сукин сын, клянусь честью, ты будешь висеть на первом же суке в округе!

Затем последовала битва взглядов между ними, но капитан вскоре отвёл глаза, опустил оружие и занял свое обычное место, повизгивая, как побитая собака.

– А теперь, сэр, – продолжал доктор, – поскольку мне выпало счастье узнать, что в моем округе живёт такой интересный человек, как вы, вы можете рассчитывать, что я буду присматривать за вами днем и ночью. К вашему сведению! Я не только врач, я ещё и магистрат, и если я подам на вас жалобу, как только вы пошевельнёте хоть пальцем в неверном направлении, как вы сделали сегодня, я найду эффективные средства, чтобы вас выследили и удалили отсюда навсегда. Больше мне к сказанному добавить нечего!

Вскоре после этого лошадь доктора Ливси подвели к двери, он собрался и уехал, но капитан угомонился так, что был тих не только тем вечером, но и много вечеров после.

После этого, спустя совсем немного времени произошло первое из таинственных событий, которые избавили нас, наконец, от капитана, хотя, как вы увидите – не от его делишек.

Стояла холодная, тяжёлая зима, с долгими, трескучими морозами и затяжными штормами. С самого начала её нам стало ясно, что моему бедному отцу вряд ли удастся дотянуть до весны. Он слабел день ото дня. Мы с матерью с трудом удерживали нашу гостиницу на плаву, и были столь отягощены делами, что не обращали ни малейшего внимания на нашего неприятного гостя.

Это случилось ранним январским морозным утром. Бухта, серая от инея, терялась вдали. Морская рябь мягко стлалась к камням. Солнце все еще низкое, только касалось холмов и мутно светило высоко над морем. Капитан поднялся раньше обычного и отправился вниз по пляжу, его косичка развевалась над лохмотьями его синего френча, его медный телескоп был зажат под мышкой, его шляпа свалилась на затылок. Я помню, когда он уходил, что его дыхание висело перед ним туманным облачком, и последним звуком, который пришёл от него, когда он уже почти завернул за большую скалу, было громкое фырканье негодования, как будто он все еще заочно сражался с доктором Ливси.

Ну, в тот момент, когда мама была наверху с отцом, а я накрывал стол для завтрака к возвращению капитана, дверь гостиной открылась, и вошел человек, которого я никогда раньше не видел. Он был бледным, сухопарым существом, лишённым двух пальцев на левой руке, и хотя он носил на поясе кортик, он ничем не походил на старого, испытанного жизнью бойца. У меня к тому времени глаз был набит на моряков, с одной или двумя ногами, и я помню, что этот тип озадачил меня. Он совершенно не походил на моряка, но дух моря, привкус моря так и шёл от него мощными пульсирующими волнами.