Роберт Стивенсон - Остров Сокровищ. Перевод Алексея Козлова

Скоро и мы сами, и наши посетители привыкли к нему так, как будто он появился в нашем доме раньше нас самих. Каждый день, возвращаясь с прогулки, он угрюмо спрашивал меня, не видел ли я каких-нибудь моряков на дороге. Сначала я думал, что эти расспросы от одиночества и отсутствия человеческого общения, но потом понял, что он, наоборот, скорее избегает кого-то. Я заметил, что когда какой-нибудь моряк направлялся к «Адмиралу Бенбоу» (куда им ещё было забрести по дороге в Бристоль?), он всегда пристально рассматривал его через дверную занавеску, и только после этого заползал в гостиную. Можно было быть уверенным до конца вечера, что он будет вести себя при таком госте тихо, как мышь.. Для меня, по крайней мере, не было никакой тайны в его поведении, потому что он как-то поделился со мной своими тайными тревогами. Однажды он отвел меня в сторону и пообещал мне четыре пенни серебром с выплатой первого числа каждого месяца, если я буду присматривать за появлением любого моряка на одной ноге, и сразу дать знать ему, как только такой тип объявится в округе. Довольно часто, когда наступало первое число, и я забредал к нему за моей зарплатой, он только сильнее сопел носом и в ярости ел меня глазами, но надо отдать ему должное, до того, как неделя заканчивалась, он обязательно приносил мне мой четырехпенсовик, бесконечно повторяя свою нотацию, чтобы я ни в коем случае не упустил «одноногого моряка» из виду.

Я не смогу передать вам, как этот тип терроризировал мои сны. В бурные ночи, когда ветер сотрясал дом со всех сторон, и валы в бухте взмывали до самых скал, я видел его в тысячах жутких видов и положений, с тысячами дьявольских выражений на лице. Иногда его нога была срезана до колена, иногда до бедра, порой он становился чудовищным существом, у которого никогда ничего не было, кроме одной ноги, да и та была в середине тела. Сон, когда он прыгал и бежал на одной ноге, преследуя меня через изгороди и канавы – был худшим из кошмаров. И вообще, я заплатил довольно дорогой ценой за свой ежемесячный четырехпенсовый гешефт, заплатил этими жуткими сновидениями.

Но хотя я и был до полусмерти напуган видениями одноногого моряка, самого капитана я всё же боялся гораздо меньше, чем кто-либо из окружающих. Были ночи, когда ром и вода переставали помещаться в его голове, и тогда он, никого не боясь, сидел в гостиной и порой запевал свои древние, злые, дикие морские песни. В такие дни он иногда цеплял очки на нос и заставлял всю дрожащую компанию слушать его жуткие истории или хором подпевать какой-нибудь морской песне. Часто я слышал, как дом дрожит от «Йо-хо-хо и бутылки рома». Всем его соседям не очень хотелось расставаться с жизнью, и под страхом смерти каждый из них старался петь громче других, чтобы избежать последствий капитанского гнева. В этих припадках капитан был невероятно страшен – то с криком «Молчать!» он с чудовищной силой ударял кулаком по столу, то выплёскивал на всех свой гнев за то, что ему перечили, или наоборот становился свирепым за глупые вопросы к нему. А всё потому, что он считал, что никто не слушает его россказни. И при этом он никому не позволял покидать гостиную, пока не напивался вдрызг и не валился с ног на пол.

За все время, что капитан жил у нас, он ходил только в своей старой, почти истлевшей одежде, за исключением чулок, которые он порой покупал у местного торговца. В конце концов поля его ветхой шляпы опали, и висели с того дня, закрывая ему глаза, хотя это было большим неудобством при сильном ветре. Я помню его кафтан, которое он постоянно латал наверху в своей комнате, и который в конце концов превратился просто в коллекцию разноцветных заплат. Он никогда никому не писал писем и сам не получал их. Он не говорил почти ни с кем, кроме соседей, да и с ними, по большей части, только напившись до чёртиков. И никто никогда не видел его большой морской сундук открытым.

Единственный случай, когда ему дали отпор, случился во время тяжёлой болезни, незадолго до смерти моего отца, когда мой бедный отец был уже очень плох. В тот день доктор Ливси пришел к нам поздно вечером, чтобы осмотреть пациента, после осмотра заказал обед у моей матушки и пошел в гостиную, чтобы выкурить трубочку, пока не приведут лошадь из деревни. Тогда мы в «Старом Бенбоу» не держали лошадей. Я последовал за ним в гостиную, и помню, как мне бросилось в глаза отличие опрятного, щегольски-одетого доктора, с его белоснежным париком, яркими, живыми, черными глазами и приятными манерами джентльмена от жалких простолюдинов, которыми к тому времени был полон наш трактир, и прежде всего, от этого грязного, тяжеловесного, похожего на садовое чучело пирата, который, назюзюкавшись ромом сидел, навалившись грудью на стол.

Читать дальше