Юрий Юрков - Карусель, или Матриархат

И с тех пор: услышу собачьи концерты – и сразу сон одолевает. Одним словом, психология.

– Что это ты, Варвара Петровна, среди белого дня в рабочее время подкрашиваешься, красоту наводишь? Или на кого глаз положила?

– Слышали, по радио объявили: меня и главного технолога к директору вызывают, на ковер.

– Не боишься?

– Ни капельки. Интересно даже. Зайдешь в одной должности, а выйдешь – в другой.

Бывший шофер Иван Краснов после аварии, когда по его вине погиб человек, и после развода с женой, живущий в трех измерениях – пьянство, курево и случайный заработок, спешил к нам в деревню, на подмогу. Ждали мы его часам к восьми вечера, а он появился только к восьми утра. В этот раз все у него сложилось не так: не был пьян, забыл в спешке курево. Попутку, правда, поймал быстро, но из-за отсутствия выпивки и табака страшно мучился и с горя заснул, так и проспал 227-й километр Воронежской дороги, где ему надлежало выходить. Очнулся глубокой ночью, где-то за Богородицком. Далеко позади остался Узловский район. И всю ночь, шарахаясь от догоняющих машин, ослепнув и оглохнув от встречных, шел назад пешком.

– И о чем же ты думал всю дорогу, Иван?

– О юности…

Пилкин появился неожиданно, с другой стороны деревни, выйдя навстречу растянувшемуся на километр стаду. За неимением штатного пастуха коров и овец пасли по очереди. Сегодня настала очередь Пилкина. Пилкин, бывший фронтовик, чудом уцелевший до наших дней – всех его «годков» скосили болезни и вино – почти бежал, с трудом переставляя негнущиеся в коленях ноги. И сразу ко мне… «Э-э… ваш баран романовский, э-э… в Заречье перебег… за яркой там гоняется… как попал туда не видел… я было за ним, да где там – летит как чумовой… щас за садом у Романыча мотается… выручай, может, он тебя послушается». Я бросил лопату – чеснок подождет, – крикнув жене о случившемся, и поспешил вниз к реке, стараясь не думать о хлипком наваждении, мосточке без перелил и многих перекладин, который бабули обычно преодолевают ползком, а один мужик шмякнулся в воду и чуть не утонул; мотоциклист хотел в этом месте «перелететь» Шиворонь с ходу. Молодца вытащили сразу, а мотоцикл выволакивали целый день. Но препятствие я преодолел мгновенно, испугался только на другом берегу, оглянувшись на свинцовую стылость воды… Барана я заприметил сразу. Ничего не скажешь – хорошо стервец! Масть серая, с каким-то голубоватым оттенком, передние мослы – с черным отливом, морда белая… килограммов на 60—70 потянет… Сейчас я его скручу. Но бродяга не узнает меня и за хлебом не лезет. Видно, страсть ему рассудок помутила, носится вокруг дома, прыгает через штакетник, в сад рвется, куда его подругу хозяин загнал. Заглянул и я, а там ярка черная, мелкая, породы обыкновенной – другому представителю овечьей породы голову кружит, а на романовского, значит, ноль внимания. Проявив смекалку и удивительную работоспособность ног, улепившись с ног до головы в репьи, я выгнал барана на улицу, к дороге, с намерением через плотину направить домой. Но в последний момент серый разбойник сиганул через подвал и опять очутился у сада. Но и я не дал маху, продравшись не хуже барана через две изгороди, но только с другой стороны, чудом проскочив под носом цепной собаки, которая от ярости даже не могла лаять, а только хрипела, я выскочил было беглецу наперерез. Но, увы, поздно: барана уже увидел сзади. Я за ним, он от меня. И тут я с тоской понял, что надо было бы одеть ботинки полегче, что живот подтянуло и не мешало бы перекусить. Со злости съел кусок хлеба, приготовленный для барана, немного успокоился и стал думать, как перехитрить непослушную животину. У человека разум выше, тем он и отличается от скотины. Что-то надо предпринять. Что?.. Но тут на пороге дома показался сам Романыч, ему за восемьдесят, но он крепок и мог еще, не крякнув, уложить вовнутрь стакан – другой самогонки.

«Ты его, милок, пымай, а я тебе рыскало одолжу», – подсказал дед. Но «пымать» перебежчика не удалось. Он как заводной носился вокруг домов и сада. Вскоре к нам присоединился Санек Чернов, как всегда находившийся на «взводе». Тоже мужик послушный…. Я расставил братию по местам, с надеждой отсечь барана от сада. Мужики вооружились – один слегой, другой доской – и теснили романовского красавца от злачных мест. Но красавец не дремал – с разбегу сиганул между Романычем и Саньком, причем доска первого угодила в пятку последнего. Нечувствительный к боли Санек захромал, но не сдавался и даже выступил с предложением: «Сейчас я тележку в проулке водворю и бревна взметну». Но баран играючи перескочил и эту баррикаду. «Ловок чертяка, небось, тышш на сто с гаком потянет», – мечтательно произнес Санек, видимо, переводя стоимость чертяки на бутылки со спиртным. «Ты сначала пымай, а потом цени», – поддел его Романыч… «Нужна подмога», – с тоской подумал я, глядя на поскучневшего Санька и как-то обмякшего деда. И помощь пришла в лице соседки Романыча, пенсионерки Клавдии Максимовны. По ее совету в какие-то полчаса мы загнали романовского бойца к овцам, в сад, потом всех вместе в хлев. Я вооружился рыскалом. Санек вцепился в барана сзади, а Максимовна смущала бунтаря сухарем. Романыч был поставлен на пост у двери, чтоб вмиг дверью защемить безрогую баранью башку. Наконец я накинул ременную петлю на баранье тулово, и общими усилиями мы выставили его на свет. Но баран, урузумев в чем дело, лихо крутанулся и рванулся назад к хлеву, и все мы тут же повалились друг на друга, но рыскало я не выпустил, хотя и протащился за бараном до самых дверей хлева, где все мы благополучно и застряли. Самым слабым звеном оказался Санек – лежал ничком, как неживой, сохранившая больше сил Максимовна молчком выбралась из завала первой, а вот Романыч исчез из поля зрения. Был и нету. Потом вдруг обнаружили, что Романыч зачем-то лезет по лестнице вверх и уже добрался до шифера крыши.