Александр Шляпин - Максимовна и гуманоиды

– Шлюха, – заорала Канониха, видя красный платок и алые, как ягоды клубники губы.

Бабы в страхе отпрянули назад.

– Это кто тут блядь шлюха? – заорала Машка и швырнула в Канониху недоеденный огрызок: —Это я что ли шлюха?! Чего вы мою хату ломаете?! Что не видите, сплю я, – сказала Балалайкина. —Может мне бля… участковому вашему позвонить, да сообщить о погроме?

– А ты нас участковым не пужай! Пуганые мы! Ты откуда такая здесь взялась, – завопила Канониха, переводя свои тощие руки в положение боксерской стойки.

Максимовна обернулась, подтянув поближе ухват, стоящий на всякий случай и спустилась с крыльца. Стиснув от злости зубы, она замахнулась на митингующих и сказала:

– Цыц – старые клячи! А ну—ка разбежались по норам! А то я вам сейчас бля… устрою бойню под Фермопилами, – сказал Машка, – Эх, я сейчас, вас… Ух!

Старухи крестясь, отпрянули от хаты, давая себе оперативный простор для бегства.

А вот Танька Канониха, была не робкого десятка. Она, закрыв своей грудью баб, пошла вперед, чтобы дать достойный отпор наглой незнакомке.

– Ты, кто такая, чтоб нас тут допытывать?! – спросила она, подбоченясь.

– Я, может, быть, тут квартирую! – сказала Максимовна, видя, что её никто не признает.

– А где наша Максимовна?! Где подруга наша Балалайкина?! – спросила Канониха, еще сильнее напирая на квартирантку.

– Максимовна ваша, два дня назад, укатила в район. Навсегда от вас уехала. Нашла там какого—то деда и поехала, за него замуж выходить. Меня на свое хозяйство кинула, чтобы такой, огузок с топором, её хату не раскрал, – показала Балалайкина на Прохора, который сидел на земле, открыв рот от удивления.

– Ведь брешешь же собака! – сказала Канониха, и топнула босой ногой.

Танька Канониха была из той породы русских баб, про которых еще Некрасов слагал легенды. В целях экономии, она всю жизнь ходила босиком. Обувь Канониха надевала лишь на великие праздники, да тогда, когда снег ложился на землю. Снимала, когда апрельское солнце своим теплом разгоняло зимние осадки, перетапливая их в воду. От того, в сундуках Канонихи всегда была новая обувь. Здоровье у неё было такое, что в свои восемьдесят лет, она ни разу ни чем не болела, и даже не ведала, какие лекарства пьют от простуды.

– Я вам бабы, точно говорю, нашла Максимовна деда и уехала к нему в город. Там будет свой век доживать. Может, еще вернется за своим приданым, а может, и нет, – сказала девка, стараясь снять напряжение.

Бабы, постояв еще пару минут, и не спеша, стали расходится по домам. Неудавшиеся «похороны» и поминки с блинами и клюквенным киселем были отложены на неопределенное время.

Бригада копателей могил, удалилась не солоно хлебавши, так и не упокоив еще не усопшее тело.

Старухи посчитали, что Балалайкина их предала. Не просто предала, а разрушила веру в бабскую солидарность, и сбежала от тех, кто видел уже её в гробу в белых тапочках.

Танька Канониха была удручена. Как самая близкая подруга, она с молодости знала о любовных пристрастиях Балалайкиной и почти не удивилась. Но в её возрасте – это был явный перебор. Весть о её новом замужестве никого не трогала. Девка, квартирующая в её хате, подозрений вызывать не могла. Мало ли Максимовна брала раньше квартирантов из числа студентов, приезжавших покорять сельхозугодия местного колхоза.

Как только бабы покинули двор, Машка с облегчением выдохнула, и сев на крыльцо, горько заплакала. В этот момент вся её жизнь пролетела перед глазами и она вспомнила каждую из этих старух, с которыми когда—то она бегала в сельский клуб на танцы и посиделки. Теперь их судьбы разделились, и было непонятно, каким образом она теперь должна жить. Вернувшись в дом, Максимовна сняла «нубирит» и пристально на него посмотрела, стараясь разгадать его тайну.

– «Ах, вот ты какой загадочный, «лунный камень», – сказала она сама себе и, потерев его вафельным полотенцем, вернула на шею. В этот момент Максимовна еще раз взглянула на себя в зеркало и увидела за своей спиной образ гуманоидов. Они, молча, смотрели на неё бездонными черными глазами. Балалайкина резко обернулась, но сзади неё никого не было. Страх холодным комом прокатился по её телу от кончиков волос до самых пяток. Вновь она посмотрела на себя в зеркало и вновь она увидела себя в том виде в котором она прибывала лет шестьдесят назад. —«Эх – маманя моя дорогая, а ведь хороша же я —черт побери! Такое тело и без мужицких рук и доброй ласки пропадает», – сказала сама себе Максимовна, и потянулась до хруста шейных позвонков.