Александр Шляпин - Максимовна и гуманоиды

– «Боже, праведный – что это, – промолвила Максимовна себе под нос. – Это как?!» – хотела в голос спросить себя Балалайкина. Но в этот миг её рот издал удивительно чистый и приятный уху звук. Тот звук, который был у неё в те времена, когда она ходила еще в девках.

Собственный голос, обновленный вид настолько перепугал старуху – молодуху, что от страха она закрылась в хате на все засовы. Занавесив все окна старыми одеялами, она спряталась за стенами, чтобы пережить свалившиеся на неё природные изменения.

– «Боже мой! Стыд —то какой! Бабы ведь своим глазам не поверят» – сказала в голос Максимовна, расхаживая по дому в обнаженном виде. В этот миг она поняла, что её новый образ начинает нравиться ей, больше, чем, то старое и разбитое болезнями тело. Целый день она любовалась своей обновленной фигурой, которая прямо на её глазах набирало необычайную сочность и сексуальную привлекательность. Её ягодичный отдел приятно округлился, а тело вытянулось, словно морковка сорта амстердамская.

Недельное отсутствие Максимовны в сельпо насторожило в округе всех местных жителей. Недобрый слушок о покупке ей гроба, который пустил столяр Мирон, прокатился по всей деревне и оброс такими деталями, что народ понял – Максимовны больше нет.

Не дожидаясь скорбных новостей, бабы решили, всем пенсионным коллективом идти к Балалайкиной, чтобы как подобает, достойно придать её тело матушке земле. Словно лыжная сборная, опираясь на свои палки и трости, старухи дружно двинулись по улице в сторону её дома.

Танька Канониха, как закадычная подруга Максимовны, вырвавшись в лидеры, шла первая, увлекая за собой рыдающий коллектив. Приблизившись к хате, она стала стучать своей клюкой по стенам, чтобы якобы «пробудить» хозяйку, или хотела изгнать дух «покойной» Максимовны, на случай её безвременной кончины.

– Эй, старая, открывай! —вопила она и била палкой по срубу. —Ти жива ты, ти не? —продолжала орать Канониха, переходя местами на истерику и ядреный мат.

Со всей силы, она грохотала в дверь дома. Каждый раз, прислушивалась к любым шорохам, которые должны были исходить из хаты. Но все было таинственно тихо.

Омолодившаяся Машка, отодвинув шторку, увидела, как возле её дома собрались гости. Позади и перепуганных баб, щелкая семечки, стояла «бригада» местных алкашей —копателей, которые подрабатывали рытьем могил, и доставкой тел для упокоения.

Что было делать: Максимовна растерялась и не могла себе даже представить, как выйти из этой ситуации. Была возможность спрятаться в подполье, но тогда было бы не понятно, каким образом дом закрыт изнутри. Вскрыв сундук, Машка влезла в него с головой, на скорую руку стараясь найти себе носимый наряд, который она спрятала туда еще со времен её молодости. Схватив первое попавшее платье времен покорения целины, Максимовна надела его на свое обновленное тело, и накинув на плечи платок, предстала перед зеркалом в образе девушки с пониженной социальной ответственностью, изгнанной из столицы на сто первый километр за развратные действия.

Теперь можно было не спешить. В таком виде её вряд ли бы кто узнал. Накрасив красным карандашом губы, Балалайкина сама себе улыбнулась, подмигнула, и потрогав налившиеся соком груди, направилась к дверям, которые уже с помощью топора и лома собрались вскрыть переполошившиеся односельчане.

– Давай Прохор – ломай – мать твою! Руби скорее, чай Максимовна, наверное, перед господом уже представилась! – орала Канониха, вытирая катившие по лицу слезы и сопли.

Держа топор наперевес, Прохор, словно разбойник, поднялся на высокое крыльцо. Перекрестившись, он обернулся к народу и сказал, словно с трибуны:

– Бабы! Бабы, да простит меня господь! Не ради любопытства праздного, а истины ради, творю я сие беззаконие! Не держите на меня зла! Участковому подтвердите, что не ради умысла злого, а ради спасения тела усопшей Марии Балалайкиной, приходиться мне портить частную собственность.

Только он замахнулся, чтобы ударить в дверь, как за ней послышался звук падающей утвари. Здоровый русский мат, перемешанный с проклятиями, послышались из дома. Прохор бросил топор и, крестясь, слетел с крыльца, испугано глядя на воскрешение покойной.

– Свят, свят, свят, – молился он, встав на колени.

За дверью кто—то зазвенел железным засовом. После небольшой паузы она распахнулась. На пороге во всей своей красе возникла молоденькая девушка. Она грызла яблоко и ехидно улыбалась собравшимся старухам.