Александр Шляпин - Максимовна и гуманоиды

Клавка навела свои очки, с диоптриями, как в телескопе и с умным видом, заглянула в рот Максимовны. Увиденное настолько потрясло её сознание, что она не удержалась на ногах и схватившись за стенку, завалилась на пол. Ведра, стоящие на витрине загремели. Бабы, хватаясь, кто за валидол, кто за прилавок отпрянули от Клавки, посчитав, что у неё случился удар.

– Дуба врезала! – завопила Канониха. – Не уверовав в чудо, представилась!

Максимовна склонилась над телом старухи и, приложив ухо к груди, послушала сердечные ритмы. После недолгой паузы выдала:

– Сердце стучить! Сердечные ритмы вроде бы в норме. Давление —сто тридцать на девяносто…

– Батюшки господние, что это такое делается, – запричитала Клава, приходя в себя?! Валидолу мне скорее дайте!

– А все из —за тебя, клизма ты старая! Ты что не могла рот свой не открывать. Клавке ведь волноваться нельзя, – сказала Канониха, накинувшись на Максимовну.

– Твоя Клава мозг нам всем пудрит! Нет у неё никакого приступа, —сказала Максимовна.– Прикидывается жертвой!

Тут бабы загудели, словно шмели над цветочной лужайкой. Вытянув из карманов мобильные телефоны стали всем кагалом набирать номер скорой помощи. Кто кричал, что надо звонить по ноль один. Кто орал, что ноль три. Все попытки связаться с дежурным доктором приводили к полному фиаско, и как результат, к полному ступору всей сотовой связи.

Балалайкина виновница приключившегося конфуза, вырвалась в лидеры. Плюнув на телефон, она открыла дверь и задрав выше колен юбку, дунула в сторону своего дома.

– Во, попёрла! Во «балалайка» поперла! Во —дает старая проститутка! Умчалась, как ракета! – сказала глубоко, вздыхая Канониха.

– Ты Клава, какого черта, в обморок тут падала? Народ весь в округе взбаламутила —актриса хренова.

Клавка, достав из кармана таблетку валидола, положила её под язык, а баночку завязала в носовой платочек, и сунула обратно в карман «душегрейки». Слегка отдышавшись, она осмотрела переполошившихся старух и выдала:

– Не время мне еще помирать бабы – погожу малость. Хочу глянуть, как Машка своими новыми зубами будет морковку грызть. Во же старая клизма. Она себе вставила протезы, а нам на уши лапшу вешает, что будто у неё новые зубы выросли.

– Ты Клава, как была дурой, так дурой и помрешь! – сказала Канониха.– Какие в её годы могут расти зубы?

– Молочные, – кто—то крикнул из очереди. Старухи звонко засмеялись.

Клава «Телескоп» приподнялась с пола и стукнув Канониху своим посохом сказала:

– А зубы я у «балалайки» видела!!! Может то импланты какие, но они у неё ёсь!

С того дня Мария Максимовна Балалайкина, стала объектом пристального внимания односельчан.

С каждым часом на лице Максимовны становилось все меньше и меньше морщин. Они будто разглаживались, прижатые горячим утюгом. Седые, редкие волосы странным образом наливались здоровьем и блеском, приобретая приятный золотистый оттенок.

Все эти метаморфозы с телом настолько беспокоили старуху, что она стала бояться выходить из дома. На третий день после победы над внеземным разумом, седина на её голове совсем исчезла. Рот Максимовны заблистал белоснежной «голливудской» улыбкой. Глядя на себя в зеркало, «старуха» сама себя перестала узнавать. Её жизненный век по каким—то неизвестным причинам начал свой стремительный отсчет в обратную сторону, от чего у неё захватывало дух. Еще вчера кожа на её руках была дряблая, и до ужаса тонкая. А сегодня – сегодня она дышала молодостью и первозданной красотой. Последнюю ночь стали ей сниться удивительные сны. Такие сны обычно снятся тогда, когда молодость и жажда любви ежеминутно будоражат женскую плоть. Эти природные инстинкты с каждой ночью больше и больше стали донимать старуху, стараясь разорвать её сердце любовной страстью.

Как – то утром, после очередного эротического сновидения Максимовна, вскочила с кровати и взглянула на себя в старинное трюмо. Там в жалком и холодном куске стекла, стояла очаровательная молодая девушка – лет двадцати пяти. Максимовна скинула с себя старую льняную самотканую рубаху и в этот миг она увидела вновь «возродившееся тело».

Её молочные железы, ранее напоминавшие «крымские чебуреки» стали вдруг аппетитными и упругими, словно были двумя половинками крупного яблока. Они приятно высились на её груди, придавая образ объекта для вдохновения художников и поэтов. Кожа стала упругой и бархатной, а ноги, несколько лет страдавшие подагрой, выправились так, что даже шишки на её суставах рассосались.