Лион Измайлов - Курам на смех

– Скажите, где здесь выход?

Он остолбенел и говорит:

– Погоди, я же ещё не пил!

Она снова:

– Не подскажете, где выход?

Он спрашивает:

– Ты с какого лежака?

Она пошла, показала.

Он убедился, что лежак пустой, и говорит:

– Ты что ж, такой голой и пойдёшь? Возьми хоть пиджак.

Она взяла пиджак и пошла.

Он выпил стакан, огляделся – никого – и сказал:

– Видно, показалось. – Потом подумал и добавил: – А кто ж тогда пиджак спёр?

Я выступал перед русскоязычной аудиторией. Вышел, публика зааплодировала. Я, как обычно, сказал, что рассчитывал на большее.

– Я сейчас уйду, потом вернусь, и вы меня уже встречайте, как родного.

Пошёл за кулисы и слышу:

– Когда вы вернётесь, вы уже можете здесь никого не застать.

Зал грохнул.

В Карловых Варах я познакомился с певцом из Нью-Йорка Мишей Гулько. Иногда мы вместе ходили к источнику пить воду. Однажды я пошёл один и, стоя за столбом, услышал разговор двух женщин. Одна говорит: «Вчера, вот здесь, на этом месте, стояли и разговаривали Михаил Задорнов с Михаилом Шуфутинским».

Ужинали с Таничем. Объелись. Кто-то сказал:

– Пора подумать о горячем.

Танич тут же ответил:

– Но только подумать.

Губернатор своим подчинённым дал квартиры, машины, дачи и говорит:

– Надо теперь и о людях подумать.

– Да, – говорят подчинённые, – мы уже давно хотели к вам обратиться, нам бы душ по тридцать.

У доктора искусствоведения Ю. Дмитриева, говорят, диссертация по цирку начиналась словами: «XIX век в России прошёл под знаком конного цирка».

Стояли мы как-то со Славой Войнаровским на улице. Войнаровский – мужчина представительный, 140 килограммов. Он поёт в Большом театре и в Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. И за границей поёт. А в 80-х годах ещё и подрабатывал у Петросяна. Играл в миниатюре «Спокойной ночи, малыши!» Хрюшу. Мы стоим, подходит мальчик и говорит: «Дядя, я вас знаю, вы по телевизору Хрюшу изображали». Войнаровский грустно посмотрел на мальчика и сказал мне: «Вот и слава пришла».

Мы ездили с «Аншлагом» по Волге на теплоходе. Жили на теплоходе, а в Дома культуры нас возили на машинах. И вот еду я на «Волге», слева – шофёр, справа – открытое окно. А параллельным курсом едет «мерседес», в нём тоже открытое окно, за рулём крутой мужик из «новых русских». Вдруг я слышу, в «мерседесе» звонит мобильник. Я решил пошутить и говорю:

– Если меня – меня нет.

Мужик берёт мобильник и говорит:

– Его нет.

Он приехал в Москву из Баку. Там он был эстрадным автором и конферансье. Работал в азербайджанском эстрадном оркестре.

А до этого подрабатывал переводом фильмов.

Он приехал в Москву и стал писать для Петросяна. Номера были очень смешные.

Он и сам их читал очень хорошо. Однако я проходил лучше. Мог спокойно идти за ним и всё равно проходил. Я никак не мог понять, почему так: номера у него были часто смешнее, чем у меня, и читал он не хуже, а я всё равно проходил сильнее. И только повзрослев, я понял, в чём дело. Понял тогда, когда молодые ребята стали выступать лучше меня. Хотя с моими текстами артисты имеют куда больший успех. То есть тексты крепкие. Всё дело в энергетике исполнителя.

Гриша Минников и в жизни говорил очень остроумные вещи. Когда-то мы приехали на гастроли в Калугу. Пошли в ресторан. Гриша сел за стол, открыл меню и сказал:

– Посмотрим, чем здесь отравили Циолковского.

Году в 1978-м мы поехали выступать в Ереван. Нас повезли смотреть церковь в скале в Гарнии. На выходе из церкви все подходят к кустарнику и привязывают кусочки ткани, загадывая желание, и мы сделали то же. Потом отъехали километра три, сели в шашлычной, и нам подали такой шашлык, какого я никогда в жизни не ел. Гриша съел свой шашлык и сказал:

– Поеду развяжу свою ленточку, у меня желание уже сбылось.

Он очень много рассказывал мне о своей службе в послевоенном Берлине. Это были замечательные, очень колоритные рассказы. Я уговаривал его всё это записать. Увы, он этого не сделал. Такие бы были интересные мемуары о Берлине 1945–1946 годов!

Гриша в нашем цеху был самый старенький. Когда мне было тридцать пять, Хайту – тридцать восемь, Арканову – сорок три, Грише уже было пятьдесят три.

Я слушал, как он выступает, видел его успех и радовался, значит, и в 53 ещё можно хорошо писать.