Иль Канесс - Оформитель слов

– А что это там твой сын в огороде делает?

Я в этот момент из картофельной ботвы насыпал пояс астероидов.

– Вроде как солнечную систему… – разводила руками мама, щелкая с соседскими бабушками семечки.

– Однако! – восторгались соседки-бабушки. – Вырастет – председателем выберем!

Вообще, книг не хватало. В нашем сельском магазине, например, в середине 90-х обычно было шаром покати: бутылка водки, пачка гречки и вафельные полотенца. И это в лучшие времена. Даже мороженое привозили раз в неделю.

И где мама при таком ассортименте достала книгу Карла Брукнера «Золотой фараон» – я не знаю, но тот факт, что она мне ее потом подарила на день рождения – самый трогательный за всю жизнь. Естественно, после прочтения я стал большим специалистом в иероглифах и повсюду искал гробницы фараонов. …а когда не нашел, начал строить во дворе свои небольшие такие гробницы глубиной в два кирпича. В роли фараонов обычно выступали пачки из-под сигарет, обернутые в старые обои. Через недельку-другую берешь младшую сестру и отправляешься в археологическую экспедицию.

Именно чтение очень мощно развивало фантазию. Начитался Дюма – начинается игра в мушкетеров «мама купи шляпу, папа сделай шпагу»; начитался Жюля Верна – бегом с лопатой к местному оврагу искать путь к центру Земли; начитался Тура Хейердала – на руинах совхозной фермы надо срочно добыть брикеты пенопласта, сколотить плот и сплавиться вниз по реке.

Так как читать и восхищаться прочитанным я начал очень рано, то, соответственно, у меня появилось непреодолимое желание сочинять что-то свое, чтобы восхищались другие. Первым моим гениальным произведением было короткое четверостишие. Его я сочинил лет в десять, как только мы переехали жить в дремучее село. Примитивный стишок про солнышко и траву, на которой блестит роса получился невероятно трогательным.

– Ты что там пишешь, сыночка? – спросила мама, заглядывая мне через плечо.

– Да вот… стишок вроде как сочинил, только не говори никому, – смутился я.

– Стишок? Сам?

– Ага…

– Эй! Внимание всем! – закричала мама и начала размахивать руками. – Идите сюда! Тут у нас оказывается ПОЭТ растет!

Прибежали все родственники, даже те, которые жили в Омске и восторженно ахнули от несказанного восторга.

– Талантище! У-у-у, какой способный оболтус!

Все по очереди нежно погладили меня по лохматой голове своими большими теплыми ладонями и сказали, чтобы я теперь меньше пиздел, а больше записывал. Я страшно разволновался и воодушевился такому повороту событий. Уже через минуту, шляясь по двору и сжимая в руках тетрадь с ручкой, я пытался найти вокруг любой информационный повод для нового произведения. Хотелось попробовать себя в прозе.

За оградой грызлись собаки. Я решительно записал корявыми буквами:

«Наша первая собачка по имени Чернушка вцепилась в глотку собаке тете Маши по имени Дозор. Он ее сын, а она его мама. Они не поделили дорогу. Они сильно громко рычали и визжали на всю улицу, как поросята соседки тети Дуни. Наш пес Дейзик с завистью смотрел на них через забор и тоже лаял. Папа облил водой из ведра запутавшихся в себе Чернушку и Дозора, а потом он начал сильно бить их палкой по голове и туловищу. Чернушка и Дозор разбежались в разные стороны, а Дейзик побежал к себе в будку…».

История местных собакенов немедленно заняла тетрадь в 12 листов. Потом я сочинил серию смешных рассказов про отважного пилота Джексона, начал писать роман-эпопею «Корабль призрак» и параллельно забавную историю четырех испанских наемников, преисполненных благородством под названием «Четыре друга». Но к вечеру совсем выбился из сил. Тем более, все сказали, что сильно заняты и потом послушают.

Проснувшись на следующий день, я решил вернуться к написанию стихов…

С годами стихотворений скопилось бесчисленное множество. В основном, жалостливых и про любовь. Про любовь я никому не показывал, а жалостливые всем подряд, даже тем, кому посвящал стихи про любовь.

Самое удачное жалостливое стихотворение получилось про несчастную лисицу. Этот стих я написал уже в старших классах. Лисицу подстрелили охотники, а она, превозмогая боль и истекая кровью, приползла к своим милым лисятам… И сдохла. Очень тоскливый и трогательный стих получился. Работница школьного музея, самая преданная фанатка, пришла в восторг.

Со временем я понял, что можно гениально писать про несчастную любовь, про клен у реки и прочее. Но все это совершеннейшая ерунда, по сравнению со стихами про котят, щенков, или енотов. Особенно, если они очень милые и попали в передрягу.