Сергей Прокопьев - Клизмой по профессионализму (рассказы и повесть)

Через две минуты глаз в другой раз выпал. Дама, отталкиваясь от подпорченных мышами дойчмарок, продолжила Яшин рассказ с обратной стороны живописной медали.

Как ни жил Шишкин в крайне северном районе, а все одно мир тесен. Оказывается, Людмила, что пособляла немецкому любителю искусства днем и ночью, - не кто иная, как родная дочь дамы, вцепившейся в тетки Амальин "чулок". Можно сказать, произошла неожиданная смычка города с деревней на почве валюты Зигфрида.

Он, как поведала дама, на третьесортных копиях поднялся и захотел скупать полотна у без дураков художников. Компаньона подыскал, тот был тертый калач в картинном бизнесе, но без выхода за рубеж. Зигфрид говорит: чем я не выход! Бьют по рукам. Российский купец подобрал партию картин и за десять тысяч долларов предложил немецкому негоцианту. "Без базару", согласился по-новорусски тот и повез товар на реализацию. Столковались, что через пару месяцев компаньон приедет в Висбаден за американскими деньгами, параллельно расслабится по-европейски.

Прилетает наш бизнесмен от изобразительного искусства в объединенную Германию, кошелек неслабый прихватил под десять тысяч долларов. Накануне созвонился с Зигфридом. "Все абдемах, - докладывает тот, - деньги жгут мою ляжку!" И попросил гостинца - вкусной водки "Гжелки". Обрадованный партнер водчонку под мышку и на самолет. Но в аэропорту назначения никто в объятья гостя из России не сграбастал. Отсутствовал Зигфрид и по висбаденскому адресу. Неделю компаньон наугад рыскал по городу, вторую, язык на плече, с достопримечательностями знакомился - вдруг среди них наглая физиономия Зигфрида мелькнет, - нервничать начал: как вернуть картинные доллары? От перевозбуждения в одиночестве, как алкаш последний, "Гжелку" выхлестал. Вместе с водкой виза закончилась, немцам наплевать на издержки живописного производства, дранг нах остен указали.

Рассвирепел компаньон. "Ах ты, фашист! - начал обзываться в самолете. Ах ты, Геббельс! Ах ты, немчурина недобитая! Развел меня, как лоха!"

И Курскую дугу не устроишь с утюгом на животе, кирпичом, к мошонке притороченном.

На подлете к Омску чуток успокоился обманутый бизнесмен. Прямо с аэропорта к Людмиле на такси рванул. А у той сын, Александр Зигфридович, пол животом полирует, ждет, когда папка, как давно обещал мамке, заберет их на постоянное жительство в Германию. Компаньон обрадовался наличию подрастающего поколения, говорит Людмиле:

- Ты мне должна десять тысяч долларов. Через месяц не отдашь, я этого немчуренка за ноги и об стену шарахну! Ферштейн, фрау?

Никакого человеколюбия! А ведь не сивушно-водочный предприниматель, с образцами высокого искусства коммерцию имеет.

- Связывайся со своим Геббельсом, пусть шлет долг! Или квартиру продавай! Мне лично по барабану! Но через месяц деньги на бочку.

На следующий день еще раз проведал Людмилу, в компании с двумя мордоворотами, но с тем же шкурным интересом.

- Мы квартиру продали! - ревела теща Зигфрида в банке. - Купили халупу в деревне, крыша течет, туалет завалился... Это наши деньги мыши жрут! Наши! Отдайте!

И Шишкин отдал "чулок".

- Зачем? - спросил начальник в машине.

- Все одно их вроде как мыши съели!

- А соседка?

- Куплю сладостей и будет довольна.

- Она, поди, не совсем дура. Понимает, не на кило пряников в чулке было!

- Не боись, Марфута, все сходится - ребеночек не наш! - захохотал Яша и похлопал себя по карману. - В мешке только сильно погрызенные были, марок двести, остальные триста у меня. Тетку Амалью забижать нельзя, окорок обещала закоптить. Привезу на пробу, пальчики оближешь.

- О правнуке ей не трекни!

- За кого меня держишь?

- За Яшу Шишкина!

- То-то!

И они поехали в другой пункт валютного обмена.

ДЕТЕКТИВНОЕ КОЛДОВСТВО

Есть переделанная из давнишнего шлягера песенка: "Любовь-любовь, ах, чтоб ты сдохла! Ой, Жигули вы, Жигули!" Само собой, для смеху поется, но в ней намек, красным девицам урок - не всякая любовь впрок. Сколько раз было молоденькая да свеженькая втюрится в экземпляр на две головы старше, молью травленный, женой запиленный. Вцепится дуреха всеми руками в поношенное добро и не хочет отбежать на пару шагов, трезво оглядеть портретную и остальную сущность Ромео. Ладно бы он из себя Аполлон или творческого пошиба: на сцене играет, стихи в книжки пишет. Ничего рядом не пробегало: ни экстерьера, ни внутреннего интеллекта. А она рвет сердечко на клочки. Пусть бы круглый день носил благоухающий цветочек на руках... Он едва не на пинках... Нехотя завоешь: "Любовь-любовь, ах, чтоб ты сдохла!"