Николай Самойлов: Священные сонеты

Death be not proud, though some have called thee
Mighty and dreadful, for thou art not so,
For those whom thou think’st thou dost overthrow,
Die not, poor death, nor yet canst thou kill me.
From rest and sleep, which but thy pictures be,
Much pleasure, then from thee, much more must flow,
And soonest our best men with thee do go,
Rest of their bones, and soul’s delivery.
Thou art slave to Fate, Chance, kings, and desperate men,
And dost with poison, war, and sickness dwell,
And poppy, or charms can make us sleep as well,
And better than thy stroke; why swell’st thou then?
One short sleep past, we wake eternally,
And death shall be no more; death, thou shalt die.

Старуха смерть, собой гордишься зря,
Всесильной ты себя напрасно мнила.
Все те, кого ты, жалкая, убила —
Бессмертны так же, как бессмертен я.
Покой и сон с тобой одного рода,
Но ты милей для смертного стократ,
Все лучшие из нас к тебе спешат:
Ты – отдых плоти, а душе – свобода.
Тобой владеют случай, рок, злодей;
Твой дом война, болезни, дно морей;
Но мак и заклинанья крепче смесь,
Чем твой удар; откуда ж эта спесь?
Прервётся сон, а бденье никогда;
Ты, смерть, умрёшь, исчезнешь навсегда.

Spit in my face you Jews, and pierce my side,
Buffet, and scoff, scourge, and crucify me,
For I have sinned, and sinned, and only he
Who could do no iniquity hath died:
But by my death can not be satisfied
My sins, which pass the Jews’ impiety:
They killed once an inglorious man, but I
Crucify him daily, being now glorified.
Oh let me, then, his strange love still admire:
Kings pardon, but he bore our punishment.
And Jacob came clothed in vile harsh attire
But to supplant, and with gainful intent:
God clothed himself in vile man’s flesh, that so
He might be weak enough to suffer woe.

В лицо наплюйте и пронзите бок,
Бичуйте, издевайтесь, хохочите,
Насытившись страданьями, распните
Меня за грех, как предрекал пророк.
Греха, не знавший, умер за меня,
Мне за вину мою и смерти мало:
Вина жидов в сравненье легче стала,
Она – однажды, грех – день изо дня.
Не зря я так любви Христа дивился!
Царь милует – Он умер за мой грех.
Иаков в мех барана нарядился,
Из – за корысти, видя, в ней успех.
Христос облёкся в плоть по своей воле,
Чтобы под пыткой умереть от боли.

Why are we by all creatures waited on?
Why do the prodigal elements supply
Life and food to me, being more pure than I,
Simple, and further from corruption?
Why brook’st thou, ignorant horse, subjection?
Why dost thou, bull, and bore so seelily,
Dessemble weakness, and by one man’s stroke die,
Whose whole kind you might swallow and feed upon?
Weaker I am, woe is me, and worse than you,
You have not sinned, nor need be timorous.
But wonder at a greater wonder, for to us
Created nature doth these things subdue,
But their Creator, whom sin nor nature tied,
For us, His creatures, and His foes, hath died.

Зачем нам служит всякое созданье?
Зачем природа – дом и корм людей?
Созданья много чище и святей,
Чем человек, не стоящий вниманья.
Зачем конь вечно терпит наказанье?
Зачем под нож баран готовит бок?
Порода наша – корм вам на глоток,
Зачем покорно терпите страданье?
Я – человек, я – хуже, хоть умнее,
Вы не грешны, вам чужд сомнений страх,
Чудесно то, что вы в моих руках.
Мы вами правим, будучи слабее,
Лишь оттого, что Бог, создавший твердь,
За нас – своих врагов пошёл на смерть.

What if this present were the world’s last night?
Mark in my heart, O soul, where thou dost dwell,
The picture of Christ crucified, and tell
Whether that countenance can thee affright,
Tears in his eyes quench the amazing light,
Blood fills his frowns, which from his pierced head fell.
And can that tongue adjudge thee unto hell,
Which prayed forgiveness for his foes’ fierce spite?
No, no; but as in my idolatry
I said to all my profane mistresses,
Beauty, of pity, foulness only is
A sign of rigour: so I say to thee,
To wicked spirits are horrid shapes assigned,
This beauteous form assures a piteous mind.

Не спи, моя душа, – молись и кайся,
Вдруг эта ночь – преддверие конца?
Запечатлеть навек черты лица
Христа, людьми распятого, старайся.
Его глаза сияют дивным светом,
Из ран на лбу бежит, алея, кровь,
И будет ли язык того суров,
Кто лютого врага спасал заветом?
Нет! Потому – то встарь твердил подругам,
Как идолам моей земной любви:
– У красоты любовь к добру в крови,
А мерзость – бессердечье держит в слугах.
Теперь учу: Зло там, где Лик потух,
Где светел Лик – там милостив и Дух.

Batter my heart, three-personed God; for you
As yet but knock, breathe, shine, and seek to mend;
That I may rise and stand, o’erthrow me, and bend
Your force to break, blow, burn, and make me new.
I, like an usurped town, to another due,
Labor to admit you, but O, to no end;
Reason, your viceroy in me, me should defend,
but is captived, and proves weak or untrue.
yet dearly I love you, and would be loved fain,
But am betrothed unto your enemy.
Divorce me, untie or break that knot again;
Take me to you, imprison me, for I,
Except you enthrall me, never shall be free,
Nor even chaste, expect you ravish me.

Бей в сердце, как в набат, трехликий Бог!
Проветри, освети и дай мне силы,
Чтоб больше не боялся я могилы,
Чтоб молот твой – жизнь выковать помог.
Я, словно город, занятый врагом,
Хочу тебя впустить, раскрыть ворота,
Но в разуме не нахожу оплота,
Он слаб, неверен, недруги кругом.
Тебя люблю, хочу твоей любви,
Но, связанный обетами с врагом,
Молю Тебя: с ним нашу связь порви,
Похить меня, запри в небесный дом.
Моя свобода в кандалах завета,
Душа чиста, спасённая запретом.