Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь

Приставил слугу прислуживать гостю,

Потом провел его в пышную спальню.

Постель там была под пологом пестрым,

Кисти балдахина, блиставшего шелком,

Свисали над покрывалом серебристого горностая,

Вышитым вычурными узорами по краям.

Завесы висели на золотых зацепках,

По стенам — ковры из Тулузы и Тарса,

Пол был тоже покрыт коврами.

Стал тут Гавейн снимать снаряженье,

Притом предаваясь приятной беседе.

Сначала с рыцаря сняли панцирь,

Затем и другие детали доспехов,

Принесли слуги разное платье,

Чтоб рыцарю было во что переодеться.

Он выбрал что-то с разлетающимися полами,

И в этом выглядел вовсе весенним.

Одежда отлично его облегала,

Вырисовывались великолепные, стройные ноги.

Право же, прекраснее и элегантнее паладина,

Казалось, не создавал еще никогда

Господь Бог!

Нет рыцаря совершеннее в мире,

Любой от него далек,

Ни в битве, ни на турнире

Никто б с ним сравниться не смог!

37 Кресло поставив у колоссального камина,

Где пред Гавейном горели угли,

Пажи положили расшитые подушки.

Все было выполнено с великим искусством.

Нарядную накидку на него надели,

Шелковую, сияющую серыми соболями.

Сел он в прекрасное просторное кресло,

Быстро согревшись, воспрянул духом.

И скоро стол со скатертью светлой

Поставили слуги, на нем разложили

Салфетки, солонку, серебряные ложки.

Он руки умыл с великим удовольствием

И к трапезе не спеша приступил, помолясь.

На первое подали превосходный бульон,

Потом принесли прекрасную рыбу,

Зажаренную в золе, запеченную в пирогах,

А также разварную, и рагу с соусами,

И все, как положено, порциями двойными.

Очень понравилось пиршество паладину,

Всех благодарил он в изысканных выраженьях,

И ему любезно все как один

отвечали:

“Это лишь постное угощенье,

Ведь все еще только в начале” [61].

Вина принесли для увеселенья,

И кой-что вкусней обещали.

38 Затем ему задали всякие вопросы,

И он рассказал, что он — Гавейн,

Рыцарь двора благородного Артура,

Славного короля Круглого стола,

Волей судьбы, в великий праздник,

Вынужден сюда прибыть под Рождество.

Очень рад был хозяин замка,

Узнав, кого у себя принимает.

И все поспешили представиться паладину,

Олицетворявшему обходительность и отвагу,

Слава которого совершенна и превосходит

Славу самых славных сеньоров.

“Ах, — говорили дамы друг дружке, —

Мы увидим такие прекрасные манеры,

Услышим такие мудрые речи,

Испытаем истинное искусство беседы,

Потому что принимаем тут паладина

Очень известного, как образец особого,

Утонченного и куртуазного воспитанья!

Воистину нам, по милости Божьей,

Послан такой превосходный гость

В тот самый вечер, когда вся вселенная

Радостно Рождество великое славит,

Рождение Слова [62]—

Мы услышим изысканные речи,

И что-то новое узнать я готова

О любовных беседах в этот вечер

От нашего гостя дорогого!”

39 Как и положено по великим праздникам,

Зазвонили колокола, заспешили клирики

В замковую часовню, когда вечер спустился.

Пришли туда хозяин с хозяйкой,

И леди села на свое место.

К праздничной мессе поспешил и Гавейн.

Барон приветствовал паладина просто,

Как своего, и сказал, что счастлив

И что все, как родному, рады Гавейну.

Тот сердечно поблагодарил хозяина,

И сели все вместе слушать службу.

Потом пожелала познакомиться с Гавейном

Прекрасная леди и к нему подошла

С сияющей свитой самых красивых

Девушек, какие бывают на свете.

Сама же телом, лицом и фигурой

Была прелестней всей своей свиты.

И Гавейн подумал, что эта дама

Милей самой королевы Гиневры [63].

Другая дама, довольно пожилая,

Вела госпожу за левую руку.

С почтеньем все на нее глядели,

Но до чего же они непохожи!

Насколько нежна и свежа молодая,

Настолько увядшей выглядела другая.

Розоволица, румяна хозяйка,

А у спутницы свисают складками щеки.

У леди, сверкая драгоценными жемчугами,

Из шалей выглядывают грудь и шея —

Ярче снегов на холмах холодных,

А у старшей на шее лежит горжетка,

Лицо белеет, бледнее мела,

Дряхлый подбородок весь в морщинах,

Лоб закрыт вышитыми кружевами;

Не видно ни клочка открытой кожи —

Только черные брови над мутными глазами

И губы, на которые смотреть неприятно.

Но, клянусь Господом, весьма почтенной