Ду Фу - Ду Фу. В переводах разных авторов

Поэт как бы идет дальше по парку. Вот "разукрашенные столбы", между ними "жемчужные завесы". Вот желтые цапли. Комментаторы опять хотят ясности: что это - живые птицы, прогуливающиеся по пространству, окруженному "разукрашенными столбами с жемчужными завесами", или их изображения, вышитые на завесах или нарисованные на столбах? Вполне допустимо и то и другое, хотя слово "окружают" скорее говорит о том, что тут имеются в виду живые птицы: в подобных парках всех времен бывали "декоративные" птицы и животные.

Вот большой пруд. В каком же дворцовом парке не было такого пруда или озера? "Парчовые вожжи" - нарядные придворные экипажи, на которых катаются вдоль пруда; "мачты из слоновой кости" - пышные джонки, на которых катаются по пруду, вспугивая белых чаек.

Поэт не может вынести этого. Он "поворачивает голову", отворачивает свой взор: ему жаль этого места песен и плясок. Чем оно теперь стало?

Об этом можно судить по сказанному в четвертом стансе: столица и все вокруг нее разорено, опустошено. И под конец - горестное восклицание: "О ты, Чанъань, центр Циньской земли, Область древних царей".

Да, действительно Чанъань, вернее, район Чанъаня был "областью древних царей", исконной территорией Китая. Здесь еще в XV в. до н. э. появилась первая в истории страны столица; это была столица древнего Чжоуского царства - первого государства на китайской земле. Здесь была столица великого государства китайской древности - Ханьской империи, в которой была объединена вся страна. Чанъань стал столицей и образовавшейся в конце VI в. великой Империи китайского средневековья, управляемой сначала - очень короткое время - династией Суй, потом - целых три века - династией Тан. Действительно тут был "центр Циньской земли" {22}.

Эти слова поэта сразу меняют содержание станса: не о пышности дворцовых парков он думает, а о своей стране. Чанъань для него образ китайской земли, символ ее истории; конечно, истории, представляемой в ослепительном свете величия и блеска.

Пруд Кунминчи... подвиг ханьского времени.

Знамена и штандарты У-ди... прямо перед глазами.

Ткачиха и ее пряжа... попусту ночная луна.

Каменный кит, чешуя и панцирь... шевелятся

от осеннего ветра.

Волны несут на себе водяной рис... в глубине облако -

черно.

Росинки холодят чаши лотоса... опадает цветной

пыльцы пурпур.

Далекая крепость у края небес... лишь одна птичья

дорога.

Реки, озера заполняют всю местность... один

старик-рыбак.

Обращение к истории, к прошлому окончательно укрепило двуплановость видения поэта. В этом стансе причудливо соединены штрихи действительности с образами прошлого.

"Пруд Кунминчи"... Искусственное озеро, так называвшееся, существовало в действительности в 20 ли к западу от Чанъаня. Это был искусственный водоем, очень большой по размерам - 40 ли в окружности, выкопанный по повелению У-ди, создателя могущества древней Ханьской империи. Но увидел поэт на этом озере не то, что можно было увидеть на нем в его время, а то, что было во времена У-ди: знамена и штандарты самого великого императора. У-ди устраивал здесь примерные сражения своих речных боевых судов.

Никакой "Ткачихи" во времена поэта на берегу этого озера не было, но он увидел ее. И это был уже не пруд, а Небесная река - Млечный путь. Звезда-дева - Ткачиха обитала на одной стороне Небесной реки, а на другой жил ее возлюбленный - Пастух, звезда-юноша. Один раз в году, в седьмую ночь седьмой луны, могли встречаться у Небесной реки эти небесные любовники.

Поэт все это увидел так, как было когда-то. Но действительность все же вторглась в это видение: Ткачиха стоит, в руках у нее, как и полагается, пряжа, но понапрасну ходит по небу ночной месяц: не встретится она с Пастухом.

Никакого "Каменного кита" во времена поэта в пруду Кунминчи не было. Но он увидел и услышал то, о чем читал: "В пруду Кунминчи сделали из камня огромного кита. При громе и дожде он ревел; при ветре его плавники и хвост двигались" {23}.

Все так, как рассказывало старинное сочинение. Но действительность опять вторглась в видение: не просто "при ветре" шевелились чешуя и панцирь каменного изваяния, а при осеннем ветре... Осень, реальная осень в Куйчжоу не отступала от поэта.

И эта осень уже открыто присутствует в следующем стихе. Зерна "водяного риса", цицании, - черного цвета; осенью они осыпаются и массой оседают на дно, так что кажется, будто в воде - черное облако. Об осени говорит и следующий стих - о холодной росе, блистающей в чашечках лотоса; о красной пыльце, осыпающейся с увядающих цветов.