Ду Фу - Ду Фу. В переводах разных авторов

Если "застава Хань" не Чанъань, и "фиолетовая дымка" никак не дымки из очагов столицы, то солнце в следующем стихе не солнце, восходящее над городом, фазаньи хвосты не дворцовое опахало, дракон не прозаический император в парадном одеянии: поэт в своем видении увидел во всем блеске самого "Сына Неба", властителя могучей империи, во всей его славе.

Но тогда и Пэнлай не известный всем дворец Дамингун, а Пэнлайшань - "Волшебная гора", сказочная страна на самом востоке Восточного моря, т. е. того, неизвестно где кончающегося, а может быть, и никогда не кончающегося, океана, который только и видели обитатели Китая у себя с Востока.

А "Золотого столба" с чашей "Чэнлу" в Чанъане тех времен и вообще не существовало. Предание говорило, что такой столб стоял когда-то, в ханьские времена, в столице, находившейся тогда тут же, в районе Чанъаня. Это был отлитый из меди высокий столб в виде фигуры "Сяня" - мага, державшего в руках над головой чашу, в которой собиралась "небесная роса". Воздвигнуть этот столб приказал сам У-ди, с которым предание и история соединили образ создателя могущества империи. Император время от времени выпивал эту росу, и она давала ему здоровье, долголетие, силу. Характерно, что "Небо", в которое вздымается этот столб с чашей, "собирающей небесную росу", поэт называет образно: местом, где скопляются дожди и где протекает Небесная река.

Таким образом, в этом видении поэта черты реального Чанъаня переходят в образы славы и блеска великой империи. Не описание столицы дается в этом стансе, а гимн стране - древней, великой, славной. И воспета она в самых сказочных образах. Реальные черты истории причудливо переплетаются с легендой; конкретные детали становятся частями волшебной картины.

И вдруг в конце: "лежу у реки... пугаюсь, как год вечереет". "Вечереет год" - не только тот год, осенью которого поэт создал свой цикл: слово "год" в этом стихе означает также "года", т. е. человеческую жизнь. А к старости китайцы всегда применяют выражение "вечерние годы". Поэт, затерянный в этой глуши, лежит на берегу реки и со страхом видит, как уходят последние годы.

А когда-то он стоял с группой чиновников у ворот дворцового квартала, где находились и высшие правительственные учреждения, и ждал обычной переклички перед впуском в дворцовый квартал; стоял у ворот, половинки которых как бы замыкались "лазоревой цепью" - нарисованным на них лазоревым лаком изображением цепи.

Снова воспоминание, снова реальный план. Действительно, с десятой луны 757 г., когда Суцзун со своим двором после освобождения Чанъаня вернулся в столицу, по шестую луну 758 г. Ду Фу находился на правительственной службе. Служба его продолжалась меньше года, но сейчас он вспомнил о ней.

Отверстие ущелья Цзюйтан... голова излучины

Цзюйцзян.

Десять тысяч ли... ветер-мгла... соединяет все

в осени.

Длинная галерея башни Хуаэ...

Она проводит величия дух.

Лотосовый садик... входит туда скорбь.

Жемчужные завесы, разукрашенные столбы окружают

желтых цапель.

Парчовые вожжи мачты из слоновой кости

поднимают белых чаек.

Поворачиваю голову... мне жалко этого места песен

и плясок.

Центр Циньской земли... Область древних царей.

Поэт из своего домика над рекой видит там, на востоке от Куйчжоу, "отверстие" - узкий вход в ущелье Цюйтан, одно из трех прославленных своей дикой красотой ущелий, через которые пробивается Янцзыцзян. А там, далеко, - "голова", т. е. начало, излучины Цзюйцзян, живописной местности в окрестностях Чанъаня, где находился загородный дворец с обширным парком при нем. Это было тогда одним из любимейших мест увеселительных прогулок и празднеств.

Далеки друг от друга эти два пункта - Цюйтан и Цзюйцзян, между ними "десять тысяч ли", но осень - как тут, так и там; ветер разносит повсюду осеннюю мглу, и она как бы соединяет в одно целое и дикое ущелье на Янцзыцзяне, и роскошный парк около столицы.

Это "единство в осени" двух столь далеких друг от друга мест позволяет поэту как бы непосредственно видеть Цзюйцзян. Вот башня Хуаэлоу, примыкающая к дворцу Синцингун, находящемуся в парке; вот галерея Цзячэн - длинный узкий проход, которым через башню Хуаэлоу проходили из дворца к Лотосовому садику - "Собственному садику" в парках загородных дворцов русских царей. Поэт видит, как проходит по этой галерее сам император, видит, какое величие тут царит. А вот и сам Лотосовый садик. "Входит туда скорбь".

Больше ничего не сказано, и комментаторы, стремящиеся все понять, во все внести ясность, вносят ее: "Входит туда скорбь скитальца-поэта", - утверждают одни; "Входит туда скорбь - солдаты Ань Лу-шаня, неся с собою разорение и опустошение", - заявляют другие. И те и другие при этом забывают, что Ду Фу сумел бы сказать, что он имел в виду. Но он сказал только то, что сказал.