Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Предчувствуя, что наш конец неотвратим,
Предаться похоти и пьянству мы спешим.

Волкам подобны мы — но злее и упрямей,—
И насекомыми бываем, и червями…

Довольно, может быть, хулы, укоров, брани?
Я тоже не лишен ни опыта, ни знаний.

С корнями всей земли мои сплетались жилы,
Но смерть меня везде недаром сторожила:

Похитить молодость она уже сумела,
И скоро в вечной тьме мое исчезнет тело…

Я много воевал и странствовал, и я же
Верблюдов вел в степи, где двигались миражи.

А разве за врагом я не стремился вслед
По верному пути успехов и побед?

Не я ль завоевал и славу и величье?
Могла бы вся земля моею стать добычей.

И вот стремлюсь теперь к добыче лишь одной
И жажду одного: вернуться в край родной.

Я, словно девушку и светлую весну,
Когда-то прославлял кровавую войну.

Но ужас я познал теперь ее господства —
О, ведьма старая, что держит всех в плену,

Что хочет нравиться и скрыть свое уродство,
И отвратительную прячет седину…

И снова дождь! Опять, стекая с крыш,
Ты монотонно каплями стучишь.

И ящерица ловкая сквозь грязь
Легко скользит, куда-то торопясь.

Чехлом дождя деревья все накрыты,
Как головы отрубленные чьи-то.

Струится дождь, уныл и непрерывен,
И, наконец, свирепый хлынул ливень.

С востока налетел внезапный шквал,
И ветер южный вдруг забушевал.

Но, гнев излив и душу отведя,
Стал затихать — и нет уже дождя.

Мой ум созвучьем рифм излишне перегружен,
Их рой, как саранча, назойлив и ненужен.

Ты гонишь саранчу, которой окружен,
Однако кое-что возьмешь себе на ужин…

Так камни тусклых рифм выбрасывая вон,
Бесценных несколько я отберу жемчужин.

Поплачем над прежней любовью, над старым жилищем,
Хотя и обломков его мы уже не отыщем.

Далекие дни, погребенные в этих руинах,—
Как стертые буквы молитвы на свитках старинных.

Мне вспомнилось племя, и в сердце опять зазвучали
Тяжелые стоны моей бесконечной печали.

Молчанье хранил я, и только потоками слез
Безгласное горе внезапно на плащ пролилось.

Лишь тот удержать не умеет болтливый язык,
Кто сердцем своим и страстями владеть не привык.

Смотри, я качаюсь в седле, и больной, и бессильный,
По ветру уже развевается саван могильный…

К попавшим в беду я на помощь спешил неизменно,
И сколько несчастных я спас от оков и от плена.

А сколько с друзьями, пьянея от терпкого хмеля,
Узнали мы в жизни восторгов, любви и веселья.

Легко сквозь пустыни, где пыль ураганы метут,
Меня проносил быстроногий и сильный верблюд.

А сколько изъездил долин я цветущих и нив,
И тучи летели, их зелень дождем окропив.

Мой конь, неизменный в скитаньях, в походах, в бою,—
Умел он заране угадывать волю мою.

Стремительным бегом он даже газель превзошел,
Которую грозно преследует жадный орел.

Бывал я в пустынях, подобных долине Химара {12} 12 …подобных долине Химара… — Согласно легенде, у Химара, владельца плодородной долины, грозой убило десятерых сыновей. В гневе Химар отрекся от Аллаха, проклял его и стал поклоняться идолам, за что Аллах сжег его долину небесным огнем. ,
Которую в гневе спалила небесная кара.

Мой конь был — как ветка, всегда устремленная ввысь,—
Без удержу мы, обгоняя верблюдов, неслись.

Я вел мое войско, я верил, что с нашим оружьем
Коварных врагов мы и в их крепостях обнаружим.