Array Имруулькайс: Арабская поэзия средних веков

Братья любимой, и след их былого жилья
Ветры вдоль дола песчаного не разбросали.

Мелкий, как перец, осыпал помет антилоп
Травы прибрежного луга, пустынные дали.

В час расставания слезы катились из глаз,
Словно мне дыни зеленой попробовать дали.

Спутники мне говорили: «Зачем так страдать?
Ты ведь мужчина, и слезы тебе не пристали».

Но у развалин мы разве надежду найдем?
Но облегченье от боли дает не слеза ли?

Помнится: Умм аль-Хувейрис ушла — я рыдал,
Также и Умм ар-Рабаб я оплакал в Масале.

Дикой гвоздикою дышит чуть свет ветерок,
Мускусом, помню, красавицы благоухали.

Слезы текут мне на грудь, не могу их сдержать,
Перевязь всю пропитали, блестят на кинжале.

Я вспоминаю сегодня счастливейший день,
Помнится, мы к Дарат Джульджуль {10} 10 Дарат Джулъджуль — местность в Аравии, где разыгрался эпизод, явившийся поводом для написания муаллаки. Согласно преданию, Имруулькайс, влюбленный в соплеменницу по имени Унейза, как-то подстерег отправившихся на купание к ручью девушек племени и, дождавшись, когда они войдут в воду, собрал их одежду и возвратил ее купальщицам лишь после того, как они, замерзшие, стали одна за другой выходить нагими из воды. Когда же девушки стали упрекать поэта, он зарезал верблюда и, зажарив мясо, щедро их угостил; затем все возвратились в становище, причем девушки понесли седло верблюда на себе. тогда подъезжали,

Там для красавиц верблюдицу я заколол,
После чего их самих оседлал на привале.

Двинулись в путь — потеснил я Унейзу, залез
К ней в паланкин, мы с верблюда едва не упали,

И закричала: «Что делаешь, Имруулькайс!
Ношу двойную верблюд мой осилит едва ли!»

Я отвечал ей: «Покрепче поводья держи!
Дай поцелую тебя, и забудем печали!»

Часто к возлюбленной я приходил в темноте,
Даже к беременной я пробирался ночами,

Юную мать целовал я в то время, когда
Плакал младенец грудной у нее за плечами.

Только однажды красотка отвергла меня —
Там, на песчаном холме, обожженном лучами.

Фатима, сжалься! Неужто покинешь меня?
Ласковей будь! Мне твое нестерпимо молчанье.

Лучше уж сердце мое от себя оторви,
Если не любишь и неотвратимо прощанье!

Мукой моею тщеславие тешишь свое,
Сердце твое на замке, ты владеешь ключами.

Ранишь слезами разбитое сердце мое,
Слезы острее, чем длинные стрелы в колчане.

Часто к возлюбленной я пробирался в шатер,
Полз мимо воинов, вооруженных мечами.

Стража и родичи, подстерегая меня,
В страхе молчали, а может быть, не замечали.

Помнится, — четками из разноцветных камней
Звезды Стожар над моей головою мерцали.

Вполз я к любимой за полог, она перед сном
Платье сняла и стояла в одном покрывале.

И зашептала: «Что надо тебе, отвечай?
Богом молю, уходи, чтобы нас не застали!»

Вышел я вон, и она поспешила за мной,
Шла, волочились одежды и след заметали.

Стойбище мы миновали, ушли за холмы
И очутились в ложбине, как в темном провале.

Нежные щеки ласкал я, прижалась она
Грудью ко мне, и браслеты ее забряцали.

Тело возлюбленной легкое, кожа, как шелк,
Грудь ее светлая, как серебро на зерцале.

Как описать несравненную девичью стать?
Стати такой вы нигде на земле не встречали!

Словно газель, за которой бежит сосунок,
Юное диво пугливо поводит очами

И озирается, словно газель, изогнув
Длинную шею, увешанную жемчугами.

А завитки смоляные на гладком виске
Ветви подобны густой, отягченной плодами.

Пышные косы закручены на голове,
Переплетаются косы тугими жгутами.

Стан у прелестницы гибкий, упругий, как хлыст,
Стройные стебли с ее не сравнятся ногами.

Нежится дева на ложе своем поутру,
Мускусом благоухает оно и цветами.

Руку протянет красотка — увенчана длань
Тонкими, как молодые побеги, перстами.

Лик ее светится, так озаряет во тьме
Келью монаха лампады дрожащее пламя.