Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

По развалинам утренний дождь громыхал беспрерывный,
А когда он замолк, зашумели вечерние ливни.

И на луг прилетел ветерок от нее долгожданный,
И, познав ее свет, увлажнились росою тюльпаны,

И ушел по траве тихий вечер неспешной стопою,
И цветы свои черные ночь подняла пред собою.

Отправляется в путь рано утром все племя,
Расстаются друзья — и на долгое время.

Начинается перекочевка степная,
Разлучая соседей и боль причиняя.

У разлуки, чтоб мучить людей, есть искусство —
Замутит она самое чистое чувство.

«Меж Наджраном и Битей {112} 112 Наджран и Бита — селения в Южной Аравии. , — сказал мне влюбленный,
Есть дождем орошенный приют потаенный».

Неужели утрачу я благоразумье?
С сединой на висках вновь познаю безумье?

Был я скромен и женщин стеснялся, покуда,
Лейла, ты предо мной не предстала, как чудо.

Жаждут женщины крови мужчин: ради мщенья
Или это — их месячные очищенья?

Говорят: «Среди нас избери ты подругу,
А от Лейлы лекарства не будет недугу».

Не понять им, что только ее мне и надо,
Что погасну я скоро без милого взгляда.

Куропаток летела беспечная стая,
И взмолился я к ним, состраданья желая:

«Мне из вас кто-нибудь не одолжит ли крылья,
Чтобы к Лейле взлететь, — от меня ее скрыли».

Куропатки, усевшись на ветке араки,
Мне сказали: «Спасем, не погибнешь во мраке».

Но погибнет, как я, — ей заря не забрезжит,—
Если крылья свои куропатка обрежет!

Кто подруге письмо принесет, кто заслужит
Благодарность, что вечно с влюбленностью дружит

Так я мучим огнем и безумием страсти,
Что хочу лишь от бога увидеть участье.

Разве мог я стерпеть, что все беды приспели,
И что Лейла с другим уезжает отселе?

Но хотя я не умер еще от кручины,
Тяжко плачет душа моя, жаждет кончины.

Если родичи Лейлы за трапезой вместе
Соберутся, — хотят моей смерти и мести.

Это копья сейчас надо мной заблистали
Иль горят головни из пронзающей стали?

Блещут синие вестники смерти — булаты,
Свищут стрелы, и яростью луки объяты:

Как натянут их — звон раздается тревожно,
Их возможно согнуть, а сломать — невозможно.

На верблюдах — погоня за мной средь безводья.
Истираются седла, и рвутся поводья…

Мне сказала подруга: «Боюсь на чужбине
Умереть без тебя». Но боюсь я, что ныне

Сам сгорю я от этого страха любимой!
Как поможет мне Лейла в беде нестерпимой?

Вы спросите ее: даст ли пленнику волю?
Исцелит ли она изнуренного болью?

Приютит ли того, кто гоним отовсюду?
Ну а я-то ей верным защитником буду!..

Сердце, полное горя, сильнее тоскует,
Если слышу, как утром голубка воркует.

Мне сочувствуя, томно и сладостно стонет,
Но тоску мою песня ее не прогонит…

Но потом, чтоб утешить меня, все голубки
Так запели, как будто хрустальные кубки

Нежно, весело передавали друг другу —
Там, где льется вода по широкому лугу,

Где верховья реки, где высокие травы,
Где густые деревья и птичьи забавы,

Где газели резвятся на светлой поляне,
Где, людей не пугаясь, проносятся лани.

Черный ворон разлуки, угрюмый и неумолимый,
Ты и сам заслужил тяжкой боли вдали от любимой!

Объясни мне, о чем ты кричишь, опускаясь на поле?
Разъясни мне, что значит твой крик на заоблачной воле?

Если правда — твои прорицанья, о вестник страданий,
Да сломаешь ты крылья свои, задыхаясь в буране,

Да изгоем ты станешь, как я, притесненьем разбитый,
Да в беде не найдешь ты, как я, ни друзей, ни защиты!

За ту отдам я душу, кого покину вскоре,
За ту, кого я помню и в радости и в горе,

За ту, кому велели, чтобы со мной рассталась,
За ту, кто, убоявшись, ко мне забыла жалость.