Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Все умирают, когда она сердится гневно,
Все воскресают, когда веселится душевно.

«Плачешь?» — спросили меня. Я ответил: «Не плачу.
Плачет ли доблестный духом, познав неудачу?

Просто соринка попала мне в глаз, и невольно
Слезы струятся, и глазу немножечко больно».

«Как же, — спросили, — другому поможешь ты глазу?
Видно, в два глаза попала сориночка сразу!»

О, если бы Лейла мой пламень в груди погасила!
Слезами его не залью, и судьба мне постыла,

И лишь ветерок из ее стороны заповедной
Приносит порой утешенье душе моей бедной —

Душе, где не зажили раны смятенья и страсти,
Хотя и считают иные, что тверд я в несчастьи.

Влечет меня в Йемен любовь, а блуждаю по Неджду,
Сегодня я чувствую горе, а завтра — надежду.

Да будет дождями желанными Неджд осчастливлен,
Аллах да подарит ему жизнедательный ливень!

Мы в Неджд на проворных верблюдах приехали рано,
Приятным приютом он стал для всего каравана.

Забуду ли женщин с пылающей негой во взоре,
Забуду ли нам сотворенных на радость и горе!

Когда они в сумерках ярким сверкали нарядом,
Они убивали нас быстрым, обдуманным взглядом…

И сильных верблюдов мне вспомнились длинные шеи,
Дорога в степи, что была всех дорог мне милее,

И там, в паланкине, — далекая ныне подруга,
За пологом косы свои заплетавшая туго.

От гребня ее, от кудрей с их волною живою
То розами пахло, то амброй, то свежей травою…

Ты заплакал, когда услыхал, как воркует голубка,—
Извиненья никто не нашел для такого поступка.

А голубка звала перепелку при солнце горячем,
И на стоны ее ты ответствовал стоном и плачем.

Та голубка на ветке, склоненной над влагой речною,
Говорила об утре, наполненном голубизною,

Будто время забыто, — без смысла те дни промелькнули,—
Что я в Гейле и в Джизе провел и в тенистом Тауле…

Друг сказал мне, увидев, что двинулось в путь мое племя:
«Собирайся и ты, — иль еще не пришло твое время?»

Но хотя я и проклял в отчаянье давнем судьбину,
Я на что-то надеюсь и Лейлы края не покину.

Что такое страсть? А вот что: если на длину копья
Сердце к угольям приблизить, — сразу их сожжет оно!

Разве это справедливо: как безумный я влюблен,
А твоя любовь — ни уксус и ни сладкое вино.

Если я и околдован, пусть с меня не снимут чар.
От недуга нет спасенья? Так и быть, мне все равно!

Если скрылась луна — вспыхни там, где она отблистала.
Стань свечением солнечным, если заря запоздала.

Ты владеешь, как солнце, живительной силой чудесной,
Только солнце, как ты, нам не дарит улыбки прелестной.

Ты, подобно луне, красотою сверкаешь высокой,
Но незряча луна, не сравнится с тобой, черноокой.

Засияет луна, — ты при ней засияешь нежнее,
Ибо нет у луны черных кос и пленительной шеи.

Светит солнце желанное близкой земле и далекой,
Но светлей твои очи, подернутые поволокой.

Солнцу ль спорить с тобою, когда ты глазами поводишь
И когда ты на лань в обаятельном страхе походишь?

Улыбается Лейла — как чудно уста обнажили
Ряд зубов, что белей жемчугов и проснувшихся лилий!

До чего же изнежено тело подруги, о боже:
Проползет ли по ней муравей — след оставит на коже!

О, как мелки шаги, как слабеет она при движенье,
Чуть немного пройдет — остановится в изнеможенье!

Как лоза, она гнется, при этом чаруя улыбкой,—
И боишься: а вдруг переломится стан ее гибкий?

Вот газель на лугу с газеленком пасется в веселье,—
Милой Лейлы моей не счастливей ли дети газельи?

Их приют на земле, где цветут благодатные вёсны,
Из густых облаков посылая свой дождь плодоносный…

На верблюдицах сильных мы поздно достигли стоянки,
Но, увы, от стоянки увидели только останки.