Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Зря ты грозишься, я знаю и сам, что тебя не избегнуть,
Нынче ли, нет — все равно уготован мне вечный покой».

Сам становлюсь я пособником смерти, когда чужеземцы
Древнюю землю мою осаждают несметной ордой.

В час роковой, когда кони и всадники скалятся злобно,
Словно довел их до грани безумия горький настой,

Сгину в бою, но не стану я сетовать, лежа в могиле:
«Ах, почему мне пришлось повстречаться со смертью такой!»

Ты плачешь? Сухейя сурова с тобой?
Ты плачешь? А прежде ты был не такой!

Отвергла меня, даже слова не молвила,
Потупила очи газели степной.

Даришь ей любовь — преклонения требует,
Бесчувственна, словно кумир неживой.

Сухейя! Быть может, сегодня ты сжалишься?
Как раб, со склоненной стою головой.

Неужто не знаешь, как смел я и доблестен,
Когда нападаю на вражеский строй,

Когда на вспотевших конях безбородые
Наездники в страхе бегут предо мной?

Ударил я — падает враг окровавленный,
Бледнеет, сраженный моею рукой.

Я нападал столько раз на отряды врага,
Вел за собою наездников, серых от пыли,

Мы, атакуя, безмолвно мечи возносили,
Чье полыхание жару подобно в горниле.

Только высокие родом в дружине моей.
Помню: когда они копья с врагами скрестили,

Блеск наконечников мог бы и тьму разогнать —
Он ослепляет, он молнии равен по силе.

В битве испытаны воины, каждый верхом
На удалом жеребце или резвой кобыле.

Всадник в доспехах нелегок, и мы лошадей
Часто ведем под уздцы, если лошади в мыле.

Но прирастаем к седлу, и уже нас не сбить,
Если на вражьи ряды скакунов устремили.

Каждый из витязей воду прошел и огонь,
Ходят о них на легенды похожие были.

В час, когда всадников клонит в походе ко сну,
Следом за мною во мрак смельчаки уходили.

Шли мы всю ночь по тяжелым дорогам, пока
Стрелы восхода вселенную не озарили,

В полдень нам встретился недруг, и ринулся я,
Первым ударил, врага обрекая могиле.

Долго мы бились, и черные кони врагов
Алыми стали, как будто их краской покрыли.

Я возвращался домой с головою вождя,
Верные други мои остальных изрубили.

Грозное в битве, отходчиво сердце мое,
Если влюблен я, то нежность дарю в изобильи.

Аблу об этом спросите. Как жаждут ее
Руки и губы мои, — о других позабыли!

Если она позовет — я на помощь иду,
В бедах она лишь моей доверяется силе.

К седлам верблюдов уже приторочены вьюки,
Кружится над головой черный ворон разлуки,

Крылья его облиняли и перья торчком.
Нашей разлукою тешится ворон от скуки.

Я его проклял: «Бездомным, бездетным живи!
Вечно терпи одиночества тяжкие муки!

Из-за того, что разлуку ты мне возвестил,
Ночи не сплю и ломаю в отчаянье руки».

Смешон для Аблы удалец, чья жизнь полна невзгод,
Чье тело твердо, словно меч, упруго, словно дрот.

Покрыта пылью голова, одежда вся в лохмотьях,
Он не расчесывал волос, пожалуй, целый год.

Он целый год готов таскать железную кольчугу,
Он ищет гибели в бою, его удел — поход.

Так редко он снимал доспех, что ржавчина на коже,
Следы ее не смыть водой, ничто их не берет.

Смеется Абла надо мной: «Гляди, какой красавец!» —
Старается холодной быть, но взглядом сердце жжет.

Ну почему же, почему она глаза отводит?
Я славу смелостью стяжал и щедростью почет.

О девушка, не уходи! Взгляни хоть на прощанье!
Ну погляди же на меня, ведь я же не урод!

Немало дев — нежней, чем ты, искуснее в жеманстве,
Таких, что ослепят красой, и губы их, как мед,

Но я стремлюсь к тебе одной, любви твоей достоин,
Скакун желанья моего узду тугую рвет.