Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Отвергнутый всеми, забывший довольство и радость,
В тоске о былом постигает раскаянья сладость.

И мысли и норов скрывает иной осторожно,
Но ключ подобрать даже к самому скрытному можно.

Склони молчаливого к мирной беседе — и скоро
Судить о нем сможешь вернее, чем до разговора.

Хорошее слово порою важнее, чем дело.
Животное тот, кто сплетает слова неумело.

Юнец легкомысленный может ума поднабраться,
Но старый глупец должен глупым до гроба остаться.

Просил я подарков, и вы мне дарили, а все же
Просить слишком часто, судьбу испытуя, негоже.

О чем нам писать, если мир многократно воспет?
Ты дом этот видел во сне — узнаешь или нет?

О стены, где Аблу найду я? Подайте совет!
Поклон вам и мир! Да хранит вас Всевышний от бед!

Схожу у порога с высокой, как арка, верблюдицы,
Вокруг озираюсь: о, сколько знакомых примет!

Я жил то в Саммане, то в Хазне, потом в Мутасаллиме,
В Джива увезли мою Аблу. Стал сумрачен свет.

Уехала Абла, жилье опустело, разрушилось,
Остались руины в степи, как безмолвный привет.

Непросто добраться к возлюбленной, к дочери Махрама,
Исчезла. Во вражеских землях теряется след.

Невольно ее полюбил я. Дам клятву священную!
По воле судьбы я нанес ее родичам вред!

Пускай не клянет меня Абла, худого не думает,
Я ей поклоняюсь, а что получаю в ответ!

Далеко на юге кочуют сыны ее племени,
Пути же из Гайлама к Абле возлюбленной нет.

Но если сама моя Абла уехать задумала,
Зачем ее племя ушло потихоньку чуть свет?

Тревожусь: бредут их верблюды по краю безводному,
Где знойный песок только чахлой колючкой одет.

Безумен ты, Антара! Девичьи зубы жемчужные
И нежные эти уста — твой навязчивый бред!

О, как ароматны уста эти полураскрытые,
Так пахнут они, словно мускуса полный кисет

И словно нехоженый луг, зеленеющий травами,
Где всходят гвоздики пунцовые и первоцвет.

Тот луг оросило белесое вешнее облако,
В промоинах лужи сверкают, как россыпь монет.

Там ежевечерне дожди проливаются теплые,
Часами струятся и медленно сходят на нет,

И кружится шмель, и с пчелой оживленно беседует,
Как с пьяным соседом такой же подпивший сосед;

Так лапки усердно они потирают, что кажется:
Огонь высекают, чтоб на ночь затеплился свет.

В шатре своем Абла ложится на ложе пуховое —
Всю ночь мне сидением служит лишь конский хребет.

Седло мне — подушкой, а конь для скитальца — пристанище,
Он жилист и крепок, любой совершит он пробег.

И если не он до любимой домчит, так верблюдица,
Чье вымя усохло, но прыть не иссякнет вовек.

Бежит она, топчет барханы копытами быстрыми,
Колотит по бедрам хвостом, позабыв про ночлег.

Мне кажется: мчусь на двупалом стремительном страусе
Холмистыми взгорьями, руслами высохших рек.

Когда этот страус кричит, страусята сбегаются,
Как стадо степных верблюжат на пастушеский рог.

Мелькает спина вожака, паланкину подобная,
А тонкая шея колеблется, как стебелек.

Бегун длинноногий домой устремился — в Зу-ль-Ушайра,
Безухий, как раб, черной шкурой свой торс он облек.

По вражеским землям верблюдица скачет без роздыха,
Она в Духрудайне пила, да и то лишь глоток.