Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Когда берутся закон блюсти без разума и без толку,
Не падает меч на шею того, кто меч точил втихомолку.

Подобное ищет подобья себе, — и, этот закон признавая,
Скажу я: таков этот мир, что ему подобней всего негодяи.

Когда бы возвысился тот, кто душой достиг высоты геройской,
Тогда опустилась бы мутная пыль, возвысилось храброе войско.

И если когда-нибудь пастырем стать достойному удалось бы,
Наверно, достойнее паствы самой пастыря не нашлось бы.

А прелесть красавиц — кто знает ее, тот скажет вместе со мною:
Свет, а внутри его темнота — вот что она такое!

Но если молодость нас пьянит, словно хмельная чаша,
А старость печали одни сулит, то жизнь — вот погибель наша!

Одним прощается скупость их, в других порицают скупость,
Одним прощается глупость их, в других обличают глупость.

Невольно сравниваю себя и тех, кто со мною рядом,—
Жить среди них такому, как я, становится сущим адом!

Что хочешь, увидишь на этой земле, — но после исканий бесплодных
Поймешь ты, чего не хватает ей: отважных и благородных.

Вот если бы отдали люди земле пороки и недостатки,
А взяли себе совершенство ее, — иные пришли бы порядки!

Это одна бесконечная ночь или все шесть — в одной?
Уж не до самого ль Судного дня протянется мрак ночной?

Восходят созвездия в этой тьме — как толпы прекрасных жен
С открытыми лицами, в черных платках, в час горестных похорон.

О том помышляю, чтоб смело в спор со смертью вступил мой меч,
Чтоб на длинношеих лихих скакунах конницу в бой увлечь,

Чтоб сотни хаттыйских каленых пик решимость моя вела —
Селенья, кочевья в крови потопить, испепелить дотла!

Доколе в бездеятельности жить, а втайне пылать огнем,
Доколе медлить и медлить мне — день упускать за днем?

Доколь от высоких дел отвлекать лучшие силы души,
На рынке, где старый хлам продают, сбывать стихи за гроши?

Ведь юность, когда миновала она, обратно уже не позвать,
И ни один из прожитых дней не возвратится вспять.

Когда предстает перед взором моим безжалостная седина,
Кажется мне, что ее белизна, как сумрак ночной, черна.

Я знаю: когда до предельной черты дойду в возрастанье своем,
Начнет убывать возрастанье мое с каждым прожитым днем.

Но разве я дальше жить соглашусь, приблизясь к твоим шатрам,
Пока за великую щедрость, эмир, хвалу тебе не воздам?

Всевышний да благословит тот путь, который к тебе привел,
Хотя и для лучших верблюдов он был мучителен и тяжел.

Покамест я к Ибн Ибрагиму спешил, верблюдица стала тоща —
Еды не осталось в ее горбе и для одного клеща.

Давно ль между нами пустыня была, огромна и горяча,—
Мой путь сократил ее до ширины перевязи от меча.

Мой путь удалил удаленность твою, чья близость была далека,
И близость приблизил, и стала теперь сама удаленность близка.

Едва я прибыл к тебе, эмир, возвысил ты жизнь мою,—
Меня усадил на Семи Небесах, как будто в земном раю,

И прежде чем я поклонился тебе, улыбкой меня озарил,
И прежде чем отойти ко сну, богато меня одарил.

Причины не ведаю, кто и в чем тебя упрекнуть бы мог,—
В своем благородстве ты сам для всех — словно живой упрек.

Блистая щедростью, тем, кто щедр, гордиться ты не даешь,—
Ведь после тебя уже никого щедрым не назовешь.

Как будто щедрость твоя — ислам, и чтоб правоверным быть,
Любою ценой не желаешь ты закон его преступить.

А как в сражении ты силен! Мгновенье — и враг сметен,
Как будто души людей — глаза, твой меч — их последний сон.

А наконечники копий своих из тяжких дум ты сковал —
Прямо в сердца проникают они, сражая врагов наповал.

В тот день своих боевых коней помчал в наступленье ты —
От скачки распутались гривы их, запутались их хвосты.

И с ними в Латтакью ты гибель принес тем, кто тебя хулил,
Кто помыслы Ада {197} 197 Ад. — См. прим. к стр. 137 (см. коммент. 102 — верстальщик) . против тебя в сердце своем копил.