Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

В проснувшемся лесу щебечет птичий хор,
На зелени лугов — веселых песен спор,

Лужаек островки расхохотались вдруг:
То благодатный дождь все оросил вокруг!

Загорится зорька пламенем-пожаром,
Выеду я утром на коне поджаром;

Выеду я утром по привольной сини,
На коне буланом с вызвездью на лбине.

Лихо мы скакали (спали звери в норах).
Нам земля раскрылась в лентах и узорах

И в цветах — незрячих и еще несмелых:
Вся в бутонах алых, желтых или белых!

Лепестки бутонов, нежные дремотно,
На уста похожи, сомкнутые плотно.

А иной — в соцветьях — распустился, зыбкий,
И глядит с опаской иль с полуулыбкой,

А пруды — прозрачны, луговины — немы,
И, дождем омыты, — блещут, как дирхемы!

И слезой, что чутко спит в глазу влюбленном,
Кажется нам солнце в воздухе зеленом.

А потом большими, жадными глотками
Мы вино хлебали, жаркое, как пламя.

Лишь взглянув на это дьявольское зелье,
Захмелеть возможно, начудить с похмелья!

Завертела дева смуглою ладошкой —
Взмыл в полет за дичью лунный сокол дошлый!

Заблистали перья, как кольчуги звенья,
А в очах вдруг вспыхнул светоч нетерпенья!

Клюв его кинжальный остротою страшен
И порою словно пурпуром окрашен.

Голова похожа на округлый камень,
И пестреет грудка буквами-значками,

Будто бы пергамент с тайною крамолой…
Ну, а хвост отточен, как палаш тяжелый.

Он подвижен злобно, как змея без кожи,
А кривые когти с письменами схожи.

Крыльев чернь, повыше рукавицы алой,
Оторочкой темной кажется, пожалуй…

Мы попали под дождь, утонули в пучине морской.
Нет, не я умолял, чтоб ниспослан был ливень такой!

Приближаясь к закату, взирая на нас из-за туч,
Солнце шлет нам последний, вечерний, болезненный луч,

Но не может прорвать облаков непроглядный свинец,
Как бессильный старик, что пошел с молодой под венец.

Платье желтое надела — и очаровала нас,
И пленила, покорила множество сердец и глаз,

Словно солнце на закате, волоча по нивам пряным
Драгоценные покровы, что окрашены шафраном!

Меня взволновала молния, блеснувшая в туче алой,
Когда закатное солнце посылало нам взгляд усталый.

Свет молнии то показывался, то шастал по дальним нивам,
Как будто скупец какой-то зажигает костер огнивом.

Красавице Хинд что-то не по душе густая моя седина:
Мою голову, как плотной чалмой, окутывает она.

О красавица Хинд, это вовсе не мне скоро так побелеть довелось,
Побелели пока лишь пряди одни, лишь пряди моих волос!

Любовь к тебе, о соседка, бессмысленною была,
От нее отвлекали другие помыслы и дела,—

И узнал я то, во что прежде молодой душой не проник,—
Поседел я, и седина мне подсказала, что я старик.

Созидающий замки зодчий, собирайся в далекий путь,
Человек, до богатств охочий, распроститься с ним не забудь!

Жил я в мире поневоле, будто кто меня заставил,
Я не прилагал стараний, ни хитрил и не лукавил.

Все изведав, знаю — нечем веселить мне сердце боле,
Жизнь — сосуд, где угнездились страсти, горести и боли!

Жизнь кляня, уйду однажды в царство вечного ночлега,
Не оставив ни отростка, ни ствола и ни побега!

О друг мой, разве не веришь ты, сколь чудесны мирские дела,
Зиждителю мира, его творцу — благодарность и похвала!

Та жизнь, которую вижу я, заставит влюбиться в смерть:
Завидна мне участь того, над кем уже помрачилась твердь!