Алишер Навои - Семь планет

Но раз она существовать должна,
Не существует все, что — не она!

Сказав: «Живи для власти и для нег», —
Ты скажешь: «Преврати мне пламя в снег».

Избавиться от страсти он желал
Затем, что жить без власти не желал.

Но отказаться от любви не мог,
Хотя найти пытался он предлог.

Несовместим с любовью царский сан.
Цари болтают о любви? — Обман!

Любовь предназначается тому,
Кто, в ней сгорев, исчез в ее дыму,

Кто, равнодушен к суете сует,
Душой отверг и тот и этот свет,

Кто ради прихоти любви готов
Пожертвовать блаженством двух миров,

Кто за возлюбленную жизнь отдаст,
Свою загубленную жизнь отдаст!

Но шаху, покорителю держав,
Который, битву ремеслом избрав,

Во имя власти проливает кровь, —
Чужда необоримая любовь.

Влюбленным он подобен иногда —
На жертву не способен никогда!..

И часто — на охоте, на пирах —
В такие думы погружался шах,

Он пил из рук возлюбленной вино,
А сердце было смутою полно.

Однажды ловлей завершился пир.
С Бахрамом рядом был его кумир,

А в голове шумел тяжелый хмель.
Вдруг Диларам увидела газель…

Бахрам так ловок был в метанье стрел,
Охотничьим искусством так владел,

Что промаха не знал, стреляя в цель.
Сказал он луноликой: «Вот газель

Несется, быстроногая, вдали.
В какое место, — пери, повели, —

Мне следует метнуть стрелу свою?
Как ты прикажешь, так ее убью».

О, нет китайским тонкостям числа!
Насмешница в ответ произнесла

Загадочные, тонкие слова:
«Мой шах! Оковы наложи сперва

На две ее передние ноги,
Потом стреле, охотник, помоги:

Остановив газель на всем бегу,
Зарежь добычу, стоя на лугу».

Шах, выслушав красавицы приказ,
Ее загадку разгадал тотчас:

Охотник ловкий был, умелый он!
И вынул из колчана стрелы он,

И, медленно натягивая лук,
Газельи две ноги связал он вдруг

Стрелою тополевой, и стрела
Под кожей к тонкой кости приросла.

Тогда в газель нацелился он вновь,
И горло ей рассек, и пролил кровь.

Исполнил шах желанье госпожи!
О ловкости Бахрама так скажи:

«Не только люди — неба древний свод
Соперника ему не подберет»!

Когда Бахрам искусство показал,
Застыл он в ожидании похвал,

Но гурия красавицей была,
А красота гордыню родила.

Руки Бахраму не поцеловав,
Не похвалив властителя держав,

Сказала: «Каждый день стреляя дичь,
Кто б совершенства не сумел достичь!»

Невольно шаха подняла на смех,
Старанью приписав его успех.

Поняв слова красавицы своей,
Морщины шах навел на лук бровей,

Сердясь: да разве это похвала!
Увидев, что Бахрама привела

В расстройство, поспешила Диларам
Дать объясненье дерзостным речам,

Но все испортила, сказав ему:
«Я твоего упрека не приму,

Правдивы и чисты мои слова.
Мой шах! Себя возьму в пример. Едва

Коснусь я чанга слабою рукой, —
Сердца перенесу я в мир другой.

Быть может, красота повинна тут?
Нет, упражненья, постоянный труд!

Я прилежанье видела твое.
Чем сердце я обидела твое,

Сказав об упражнениях? Ужель
Без них попал бы ты стрелой в газель?»

От этих слов пришел Бахрам во гнев,
Вскипела ярость, сердцем овладев.

Когда властители разъярены,
Бегите, жители, из их страны!

Гнев самовластья страшен, гнев обид:
Он очи милосердия слепит.

Уже Бахрам хотел ее убить,
Уже мечом своим хотел срубить

Цветущий, вольный, стройный кипарис, —
Но в свите люди мудрые нашлись

И молвили: «Поступок нехорош.
Ужели женщину мечом убьешь?»

А несколько глупцов произнесло:
«Их убивать — не просто ремесло,

А высшее искусство!» И луну,
Из паланкина высадив, одну