М. Х.
Башмак Пророка
Пред тем, как вознести свои моленья,
Пророк свершил святое омовенье:
Омыл ступни, поставив обувь рядом,
И занялся молитвенным обрядом.
И тут-то ловкий вор, дождавшись срока,
Успел схватить один башмак Пророка.
Пророк свернул своих молитв шатер
И сразу руку к обуви простер,
Как вдруг орел – о Неба тайный знак! —
Ниспав, схватил оставшийся башмак.
Когда ж взлетел он с ним под облака,
То выпала змея из башмака!
Пророк, узрев, что сотворил орел,
Был изумлен. Когда же речь обрел,
Сказал: «Орел, я понял лишь сейчас,
Что ты, как друг, меня от смерти спас!
Поскольку ж я отвлекся от моленья,
То на меня напало ослепленье:
Я думал, ты мне причинил утрату, —
А ты ко мне отнесся, словно к брату!..»
...Не слишком сетуй, потеряв что-либо,
Ведь без потерь и жить мы не могли бы.
Подумай – чем ты менее богат,
Тем меньше и грозит тебе утрат.
Немного я встречал таких, признаться,
Кого б счастливым сделало богатство!
Духовный разум, вооруженный интуицией, изображен здесь «судьей» над всеми делами человека. Он боится, что не справится с таким призванием, поскольку ему придется иметь дело с явлениями физического мира, а для этого более приспособлен плотский разум, пользующийся услугами рациональных доводов – «ответчиков и истцов». Однако, пока очи духовного разума не омрачены земными страстями («сребролюбьем»), именно он остается для человека наилучшим судьей, которого отличают «страх пред Творцом и души прямота».
Д. Щ.
Сомнения судьи
Был муж благородный судьею назначен.
Роптал он в тревоге и сетовал с плачем:
«За промах малейший в судейских делах
С меня полной мерою взыщет Аллах!»
Писец возразил: «Но правитель по праву
Вознес твое имя, воздал тебе славу:
Твои приговоры несчастных спасут,
И будет угоден Аллаху твой суд!»
Но тот сомневался: «Учен я не шибко —
А вдруг на суде допущу я ошибку?
Начну я оправдывать иль обвинять —
Но тонкости дел нелегко мне понять!»
Писец отвечал: «Рассуждение чисто,
Когда правовед не охвачен корыстью,
Но если судья сребролюбьем влеком,
Он суд извратит, хоть прослыл знатоком!
Не бойся незнанья затверженных истин,
Но сердце очисти и будь бескорыстен:
Лишь страх пред Творцом и души прямота
Закону и правде отверзут уста!»
В этой притче Меджнун, как всегда, символизирует суфийского мистика, в то время как «мастер, в искусстве целительном... известный» – рационалиста. Попытка последнего «кровь отворить» Меджнуну (т. е., опасаясь за его здоровье, посоветовать ему умерить экстаз, отказаться от чрезмерно восторженного поклонения Богу) решительно отвергается, ибо во внутреннем мире мистика проявляется Дух Божий, а не только его собственные эмоции и воля: «...Ведь сущность – одна!».
Д. Щ.
Близость
Меджнуна разлука с любимой Лейлой
Ввергала в безумье, пронзала иглой,
Не мог он напиться: «Еще бы глоток!» —
Ведь кровь в нем вскипала, как лавы поток.
Как тело с душою в больном примирить?
И лекарь велел ему кровь отворить.
Вот мастер, в искусстве целительном том
Известный, стянул ему руку жгутом,
Но в гневе болящий сорвал этот жгут:
«Уйди! Твои методы не подойдут!»
В ответ ему мастер: «Не ты ли в былом
В пустыне бродил вместе с барсом и львом?
Тебя не страшили их когти, клыки,
А тут разве боль? Потерпи, пустяки!»
Меджнун же ответил: «В пустыне разлук
Бродя, не боюсь я ни боли, ни мук, —
Я к ним так привычен! Надрезы твои
Сравнятся ль по боли с терзаньем любви?
Другим опасением сердце полно:
С любимой Лейлой мы не двое – одно,
И пусть между нами пролег целый свет —
Но четкой границы меж душами нет!
И вот я боюсь, что раненье мое
Ей боль причинит и поранит ее,
Уж слишком мы связаны – я и она:
Пусть тела и два, но ведь сущность – одна!»
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу