Юрий Агеев - Монолог современника

в молитвах, сочинённых загодя,

тогда прощалась каждая ошибка

не человеку - времени его,

и что казалось странным или зыбким,

прочлось первопричиною всего.

Глава восьмая

Что значит минута, когда ты в тепле,

когда есть в запасе другая?

Бумага и перья лежат на столе,

а мысли приходят и тают.

Минута — не время! Расчет на часы.

Душа полюбила уют.

Но странно, когда на земные весы

бросаются двадцать минут.

Иссякнут минуты — погаснут миры.

Свинцовые точки над «и»

серьёзно, без шуток и детской игры,

поставят печати свои.

Надели мешки, прикрутили к столбам.

До выстрела двадцать мгновений.

Погибших за правду причислим к Христам.

Когда же конец причислений?

Сейчас, вот сейчас… Но за что и зачем?

С ума бы сойти на краю.

Невинные — незащитимы никем,

лишь волосы дыбом встают.

Минуты бегут, обращаясь в часы,

и в век двадцать первый растут.

Нам странно, когда на земные весы

бросаются двадцать минут.

Глава девятая

Совершено! Возврата нет

к вчерашним разговорам.

Что, если высший разум — бред

и Жизни нет повтора?

Тогда зачем, тогда к чему

мучения и бденья?

Тогда уж сразу — не в тюрьму,

а в пропасть в час рожденья.

Сейчас на голову мешок

набросят и прикрутят

К столбу. Минута… Залп… Ожог…

И постиженье сути.

Но за мгновенье перед тем,

как смерть всё уничтожит,

зажглась проблема из проблем:

«Век до конца не прожит!»

Кто не был сжат рукой беды,

не трать на чтенье порох.

Жил Достоевский, но не ты.

Жил человек — не шорох!

Снег замирает на плацу.

«Ружье на взвод!» — Взвели…

По обнажённому лицу

и петрашевцам…

— Стой! Не пли!

Глава десятая

Ни от сумы, ни от тюрьмы…

За правду, за рывок из тьмы,

за то, что в рабстве жить не смог,

одно убежище — острог.

Где хлеб — с червями пополам.

Где жизнь — копейка, совесть — хлам.

Но здесь надеждою живут,

что дальше смерти не сошлют.

Глава одиннадцатая

Случайность или же везенье

найти знакомого в аду?

Он ждёт в военном облаченье:

— Мой друг, кого я узнаю!

Вы — Достоевский, петербуржец?!

Писатель, автор повестей?

Не может быть! В оковах… Ужас!

Пять лет о вас уж нет вестей.

Какой удар же рок отвесил —

от молодости ни следа!

Я был присяжным на процессе

и вам сочувствовал тогда.

Вас бросили в дыру такую,

чтоб не поднялись никогда.

Я вам свободу отвоюю

и буду другом навсегда.

Не бойтесь ничего, нас двое.

Сегодня же пишу друзьям.

Пойдёмте же ко мне!.. Такое

лишь отнесёшь к волшебным снам.

Лежала впереди дорога,

спасающая дух и плоть.

Но если кто-то верит в Бога,

то он поймёт, что спас Господь.

Глава двенадцатая

В море выдвинутый форт

На болотах, на костях.

Балтику швыряет норд

По каналам, по гостям.

Волны-гостьи на Неве

Разбегаются, дробясь.

Люди голубых кровей

Шествуют, не торопясь.

Кто верхом, а кто в коляске

По булыжнику-граниту…

Точно в гоголевской сказке,

Город тайнами пропитан.

За фасадами домов,

За соборами, церквями

Щели проходных дворов

Смотрят страшными глазами.

Глава тринадцатая

Белые ночи — черные реки,

улицы, фонари и аптеки.

Свет над мостом еле-еле теплился:

здесь Свидригайлов вчера застрелился.

Мышкин к Рогожину шёл, торопясь.

Здесь обрывалась случайная связь.

За поворотом есть выход на Невский —

тут иногда проходил Достоевский.

Вот и сейчас слышу чьи-то шаги…

Память и рифма, не трусь, помоги!

Глава четырнадцатая

Контракт подписан. Кабала!

И меньше месяца в запасе.

Теперь сгибаться у стола,

теперь ты — раб, а раб безгласен.

Тихонько перышком скрипи,

следи за оборотом слова.

Из неизвестности лепи

роман для критики Каткова.

«Ах, если б сделать миллион!» —

мечтал с досадой Достоевский.

И вдруг смятенный Родион

Раскольников пошёл на Невский.

Откуда, как и почему

студент в оборванной шинели

вдруг накрепко припал к тому,

кто даже другом не был в «деле»?!

Ещё процентщица жива,

ещё сюжет мелькает тенью,

ещё не созданы слова

для оправданья преступленью.

Но ясен нервный персонаж:

таким он будет до признанья,

пока тюремный экипаж

не скроется в казённом зданье.

Глава пятнадцатая