Unknown - Navsegda

отношения. Но при этом она искренна и бесхитростна. Мне всегда казалось, что одно

противоречит другому.

— Привет, Нэнси. Это Элси.

Громков вздохнув, она тихо произносит:

— Мне очень жаль, Элси.

— Спасибо.

— Я даже не могу себе представить…

— Спасибо, — обрываю я ее. Если она продолжит в том же духе, то я снова нажму

на отбой. Свернусь калачиком и зальюсь гороховыми слезами. — Там Лайл рядом? Мне

нужно поговорить с ним о моем возвращении на работу.

— Конечно, конечно. Секундочку, милая.

Лайл отвечает через несколько минут, и его ответ подобен урагану. Наверное, ему

еще неприятнее вести этот разговор, чем мне. Никто не хочет быть на месте человека,

который в подобной ситуации должен разглагольствовать о моих обязанностях.

— Послушай, Элси. Мы всё понимаем. Бери столько времени, сколько тебе нужно.

У тебя накопилось достаточно и отпускных дней, и больничных, и дней, что ты работала

сверхурочно, — выпаливает он, желая быть любезным.

— А сколько мне полагается мой-муж-умер дней? — спрашиваю я, пытаясь

разрядить атмосферу, пытаясь сделать так, чтобы все перестали чувствовать неловкость.

Но все ее чувствуют, и шутка падает в воздух, точно в воду бревно. Между нами повисает

пауза размером с автобус. — Спасибо, Лайл. Думаю, для меня будет лучше побыстрее

вернуться к ежедневной рутине. Жизнь ведь продолжается, да? — Чушь. Пустая болтовня.

Жизнь не может продолжаться. Просто именно эти фразочки люди говорят друг другу,

услышав их в одной из дневных телевизионных передач. Для меня больше жизни не

существует. И не будет существовать. Ничего не будет продолжаться. Однако тем, кто не

живет в долине горя, не нравится слышать такое. Им нравится слышать, что ты

«оживаешь». Они хотят говорить своим сослуживцам, тем, с кем ты перебрасывался

53

парой слов, поднимаясь на лифте на работу, что ты «хорошо держишься». Что ты

«железная леди». Самые грубоватые из них хотят сказать, что ты — «стойкая стерва» или

«несгибаемая сучка». Я не такая, но пусть думают что хотят. Так всем будет легче.

— Рад это слышать. Просто скажи, когда выйдешь.

— Похороны завтра утром, в выходные я бы предпочла отдохнуть. Как насчет

вторника?

— Вторник? Замечательно, — говорит он. — И… Элси?

— Да? — Поскорее бы трубку положить.

— Пусть земля ему будет пухом. Никто не знает, что нам уготовил бог.

— Уху, — отвечаю я и нажимаю на отбой.

Впервые за всё это время кто-то упомянул при мне бога, и у меня возникло острое

желание свернуть Лайлу его жирную шею. Это грубо и бестактно — напоминать мне о

боге. Так же, как бестактно рассказывать подружке, как ты повеселилась на вечеринке, на

которую та не была приглашена. Бог покинул меня. Так что не надо тыкать меня носом в

то, как благосклонен он к тебе.

Я кладу телефон на кухонный стол.

— С одним звонком покончено, — говорю я. — Можно мне перед другим принять

душ?

Анна кивает.

Я иду в ванную и встаю под струи воды. Меня мучают вопросы, с чего начать

следующий разговор и к чему он может привести. Родители предложат прилететь ко мне

сюда? Это было бы ужасно. Или они даже не подумают подобное предложить? Это было

бы еще хуже.

В дверь стучит Анна, и я выключаю воду. Уверена, она думает, что по своей воле я

никогда не выйду из ванной, а я не хочу, чтобы подруга волновалась обо мне еще больше,

чем волнуется сейчас. Я в состоянии вытащить себя за шкирку из этого чертова душа.

Пока в состоянии.

Я накидываю на себя халат и беру телефон. Если не сделаю этого сию секунду, то

не сделаю вообще, так что хватит оттягивать этот момент.

Набираю домашний номер. Отвечает отец.

— Это Элси, — говорю я.

— О, здравствуй, Элеонора.

Полное имя, произнесенное им, как плевок в лицо, напоминающий мне о том, что я

не та, кого они хотели. В свой первый день в детском саду я попросила всех звать меня

Элси. Воспитателю я объяснила это тем, что Элси — сокращенное имя от Элеонора, но на

самом деле мне это имя нравилось с тех самых пор, как я увидела корову Элси на

упаковках с мороженым. Лишь через пару месяцев мама узнала о том, что происходит, но

как бы она потом ни старалась, убедить моих друзей называть меня Элеонорой не смогла.

Это был мой первый детский бунт.

— У вас с мамой есть свободная минутка? — спрашиваю я.

— О, прости, мы уже одной ногой за дверью. Я потом тебе перезвоню. Хорошо?