User - ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Упьюсь отрадою озвученного сада,

Где голос осени как звон былых тревог.

И ничего, поверь, уже не надо.

Я рад, что Родину в предвечности сберёг.

ТАТЬЯНА:

Эфир наполнен радостью свиданья

И нежностью осенних наших встреч.

Мой Пушкин, Сотворитель Мирозданья,

Тебя нам вечно помнить и беречь!

ПУШКИН:

Мы говорим и дышим здесь согласно

Высоким звукам Господа-Творца.

Его струны не задевает скука

И ревность не томит лица.

Наш посох – жезл высокого искусства

Ведёт по жизни нас в согласии с зарёй.

И нежность царствует. И светит искрой чувство.

И молодость в объятия берёт.

ТАТЬЯНА:

Неподражаем, ласков и велик,

Надзвёздное несущий чувство,

Учитель, Маг, Твоё искусство

Воспримет верный ученик!

ПУШКИН:

О, благозвучные и дерзкие напевы!

Они пронзили сердце мне и здесь.

Далёкий голос той печальной девы

Зовёт меня в мой отдалённый лес.

Но звук струны поверженного лета

Роняет Дух в объятья забытья.

А сердце вновь надеждою согрето.

136

И светит Солнышко – то молодость твоя!

ТАТЬЯНА:

Твоих нежнейших чувств обвал,

Поэт Мой, словно дождь небесной манны.

Ты каждую из нас стихом поцеловал,

Хоть, может быть, ленивы мы и бесталанны.

ПУШКИН:

О, Немезиды Северного края!

Я пел восторги прежнего житья.

И сердце трепетало, догорая,

Как молодость подвядшая моя.

Но где-то свыше звук печали таял

И подавал мне несравнимый знак

Любви Вселенской, где парит, взлетая,

Надежда с верой. И растаял мрак.

ТАТЬЯНА:

Без Пушкина не быть самим собой

Ни древу, ни цветку и ни Поэту.

Без Пушкина не жить ни мотыльку, ни лету.

Сам Пушкин – наша вечная Любовь!

ПУШКИН:

Вы, с Пушкиным вовек не расставаясь,

Любите Блока и Есенина, друзья!

Мы все вас медитируем, слетаясь.

Твоя поэма – так же и моя.

Твой стих – Серёжин стих и Александра,

И Миши грустного, и всех, кто мил тебе.

И каждый стих – отросток олеандра,

Что деревом пророс в судьбе!

ТАТЬЯНА:

Ловлю я стих, вставая поутру.

Он лёгок, нежен и воздушен.

Он к радости неравнодушен.

И я его в тетрадь свою беру.

Но чей он– стих? Порой не понимаю.

Он дышит Солнышком. Он нежен и раним.

Да, он Душе необходим.

И я его в объятья заключаю.

ПУШКИН:

Воспаримся, возлелеем

Грусть и негу. И в любви

Вновь по пушкинским аллеям

Прогуляемся. Зови

Дорогого Алексашу.

Он готов с тобой пройтись

И недопитую чашу

Опустить в златую высь.

137

ТАТЬЯНА:

С Тобою, Пушкин мой, готовы на край Света.

С Тобой не страшен ни мороз, ни зной.

Тобой узор украшен расписной

Стиха – серебряного бересклета.

В полёте часто мы с Тобой бывали

За далями, где старый Черномор.

И рокотал под нами синий бор.

И таяли в пространстве синем дали.

ПУШКИН:

Не прекратить восторг Души Небесной.

Свечи Любви во мне не угасить.

Я не люблю скучать. И жизни пресной

Мне не испить!

Гори во мне воспоминанье,

Сверкай в бокале искристом вино!

Люблю красу сердец и одеяний.

И мне пленять ещё дано

Дев юных неслабеющие взоры,

Их пылкое воображенье и простор

Упрятанных в улыбки разговоров,

Чем славен до сих пор!

ТАТЬЯНА:

Мы вместе с давних пор. Я чувствую и знаю:

Во мне твоя строка. Во мне твой вечный пыл.

И в яви и во сне Тебя не забываю.

Мой Пушкин, древний бор!

Ты будешь, есть и был!

ПУШКИН:

Прорвался наконец на лист бумаги белой.

Бежит неугасимый бисер строк.

Серёженька в отъезде. Значит, смело

Беру перо. И вновь не одинок.

С тобой до звёзд готов вести беседу.

Я знаю, чутко слушаешь и ждёшь

Стиха прекрасного. Глядишь, к тебе заеду

И осчастливлю молодёжь!

ТАТЬЯНА:

Мы вместе, хоть Серёженька в отъезде.

Хочу быть с вами и в полёте и в седле

Пегаса верного. Уверена, мы вместе.

Пусть даже скажете: Ты – ведьма на метле!

ПУШКИН?

Ну, не горюй, я знаю, что Татьяна

В тебе живёт, как и во мне самом.

Как ты сказала: пусть не без изъяна,

Зато владеющая ласковым пером.

138

Прости, что сбился. И, поправив строчку,

Обрадую тебя, что вновь лечу

К любимой девушке в известную Опочку.

И вновь грущу, смеюсь и хохочу.

Мне эти чувства снова по плечу!

ТАТЬЯНА:

Я знаю, Пушкин дорогой, Твои привычки.

Уж Ты, конечно же, мой друг, не одинок!

Давно стоит и требует отмычки

Шампанское. И страсбургский пирог

Уж на столе для друга дорогого –

Онегина. А, может, для неё,