Unknown - daefac02bad94205b0a922a04d997460

– Пока ты помнишь и любишь меня, эта яблоня будет жить, цвести и плодоносить, – сказала Свобода. – Даже когда меня не станет – пока твоя любовь жива, будет жива и она. Даже когда не станет и тебя – любовь не уйдёт вместе с тобой, она останется в этой земле, горах, траве и семенах. В этих соснах и ветре. Она вечна.

Смилина не умела слагать любовных песен. Всё, что горело в её сердце, она вкладывала в волшбу, и уже та свивалась в поющий узор.

«Твои руки – в моих руках, – звенел он. – И пока они соединены, моё сердце живёт и бьётся».

«Останься вечно цветущей яблонькой, – молил он. – Я обниму твой ствол и укроюсь под твоей кроной. Чего я могу страшиться, когда ты простираешь свои ветви надо мной?»

«Будь моим солнцем, – просил он. – И тогда в самую тёмную ночь я не потеряюсь, не утрачу сил и стойкости под самым жестоким снегопадом. Зачем мне бояться холода, когда твоё тепло – в моей груди вечно?»

Пальцы оружейницы тянули тончайшую проволоку, свивая её в кружевной узор. В необработанных самородках они открывали сияющие грани, достойные быть оправленными этой любовной песней серебра. Серёжки и ожерелье с алыми лалами – вот над чем она трудилась в кузне. И настал день, когда она поднесла их любимой.

– Я вложила в них свою любовь, ягодка, – сказала она. – Пусть она бережёт тебя, если я буду далеко.

Свобода постоянно искала себе какое-нибудь дело. Ещё не будучи беременной, она принялась неутомимо исследовать Белые горы, стремилась побывать в каждом их уголке.

– Эту землю за всю жизнь не оглядишь! – восхищалась она, возвращаясь вечерами со своих вылазок-прогулок. – Она открывает всё новые и новые чудесные уголки, удивляет и чарует! Я хочу увидеть всё, что здесь есть прекрасного, но боюсь, что моего веку на это не хватит.

Возвращалась она не с пустыми руками – с пойманной рыбой или подстреленной дичью, а иногда с пучком высокогорных цветов. Домашние дела она доверила своей любимой служанке Яблоньке, которую взяла с собой из родительского дома, а также двум другим девушкам, служившим ей ещё в девичьей жизни. Княжна всегда лично проверяла, ладно ли всё сделано: приготовлен ли ужин к возвращению Смилины с работы, убрано ли в доме, в порядке ли грядки. Если ей что-либо не нравилось, она никогда не кричала на девушек, просто закатывала рукава и принималась за дело сама – без единого слова, личным примером показывая, что и как те должны были сделать. Девушки при виде госпожи, ползающей по огороду в битве с не выполотыми сорняками или самолично вытирающей пыль в пропущенных ими уголках, не могли не устыдиться. Яблонька лишь не всегда могла помочь на кухне: она не переносила вида крови, и в сторону свежедобытой дичи или только что забитой скотины даже смотреть боялась – не то что разделывать. Крыжанка с Ганюшкой могли управиться с птицей и рыбой, а крупные туши разделывала сама Смилина. Однажды Свобода добыла оленя, и оружейнице пришлось на своём горбу тащить его домой. Ей было под силу поднять его целиком, и свежевать на месте добычу супруги она не стала. Яблонька упала в обморок при виде «кровищи», которую женщина-кошка с княжной развели во дворе.

– Какие мы нежные, – хмыкнула Свобода, уводя её в дом. – Иди, иди. Тебя никто не заставляет смотреть.

От оленины Яблонька отказалась, хотя Свобода зажарила её на углях так, что пальчики оближешь. Простые походные блюда она умела готовить превосходно, а вот с чем-то более хлопотным предоставляла возиться девушкам.

Они со Смилиной были отъявленными мясоедками: оружейница – в силу своей кошачьей природы, а Свобода просто любила мясные блюда с детства. Но однажды зимой, когда Смилина рубила кухонным топориком поросятину на удобные для готовки кусочки, молодая супруга вдруг зажала себе рот и поспешно покинула кухню. Смилина нашла её в холодной кладовке: та пила пригоршнями рассол из бочки с квашеной капустой.

– Что с тобой, ягодка? – встревоженно склонилась над нею женщина-кошка.

Свобода плеснула ещё капустного сока себе в рот, утёрла губы и страдальчески зажмурилась. Её брови изогнулись домиком, она отдувалась и тяжко дышала.

– Не знаю, родная, замутило что-то, – прошептала она. – Даже смотреть на мясо не могу…

– Чего это ты? Прямо как наша Яблонька, – усмехнулась Смилина.

Не было рядом с княжной матушки, чтобы подсказать, отчего так бывает. Впрочем, когда Свободе вдруг захотелось глины, тут уж и Смилина догадалась, в чём дело. Вспомнилось ей, как Любоня крошила себе в миску листья одуванчика, смешивала с солёными опятами и корнем лопуха, заливала квасом и хлебала.