Unknown - daefac02bad94205b0a922a04d997460

«Лада, ладушка», – слышалось во вздохах сада, и на сердце женщины-кошки наваливалась вечерняя грусть, высокая и светлая, как небо над её головой.

Заслышав топот резвых ножек по дорожке, Смилина встрепенулась и выпрямилась, отпустила на волю тёплую улыбку. Дочка бежала к ней со всех ног, сияя радостными глазёнками. И вдруг – споткнулась, шлёпнулась, ушибла коленку. Не заревела: большая уж – семь годков как-никак. Но зашипела от боли и скривилась.

– Ну что ж ты, доченька, под ноги-то не смотришь!

Смилина подхватила Вешенку и усадила к себе на колени, поглаживая ей ушибленное место и тихонько вливая в него свет Лалады. Завтра даже синяка не останется.

– Ну, ну, – приговаривала она, покачивая дочку. – У зайки боли, у волка боли, у нашей девочки заживи! Ягодка моя сладкая, птенчик мой пушистенький…

Она на ходу придумывала ласковые прозвания, а дочка помогала ей в этом:

– Я – твоя белочка. Цветочек. Грибочек. Молоточек.

– Почему молоточек? – рассмеялась Смилина.

Ответ был рассудителен:

– Ну, ты же любишь молоты. Ты ими в кузне работаешь. Только они большие, а я – поменьше.

Чёрная косичка с голубой ленточкой, крошечные серёжки с синими яхонтами, а очи – что толчёная бирюза… То была юная белогорская дева, ручки которой уже сейчас умели исцелять деревья в саду и оживлять увянувшие цветы.

– Тебя я люблю, моя ладушка-оладушка, больше молотов.

Дочка уютно прильнула к груди оружейницы.

– А расскажи сказку, матушка.

– Которую? – Смилина потёрлась носом об ушко девочки, подышала, мурлыкнула.

– Про прекрасную Сейрам, – попросила Вешенка.

Ветер вздохнул в цветущих кронах, и позёмка опадающих лепестков завилась по дорожкам.

– Ну, слушай. Жила-была прекрасная Сейрам. Очи у неё были чёрные, как ночное небо, и сверкали ярче самых ярких звёзд, уста – как спелые вишни, а косы – точно вороново крыло. Была она смелой охотницей, била из лука на полном скаку зверя и птицу без промаха…

Сказка текла, грустная и светлая, как догорающий закат. Услышав сонное сопение дочки, Смилина тихонько поднялась с нею на руках. Чернявая головка, склонённая ей на плечо, была почти невесома, но оружейница несла её, как самый ценный груз на свете.

Уже уложенная в постель, Вешенка сонно приоткрыла глаза и, увидев склонившуюся над нею Смилину, пробормотала:

– Вот я и вернулась к тебе, матушка. Я так долго ждала…

Слова эти приплыли из туманных далей, из-за края земли, из иного, незримого мира. Что они означали? Непосвящённому они ни о чём бы не сказали, но сердце оружейницы сразу обо всём догадалось, всё почувствовало и молчаливо ахнуло: «Ты… Ты – первая моя, потерянная? Та, ради кого я училась улыбаться сквозь боль? Ловко пошутила жизнь: тебе, первой, суждено стать и последней…»

– Но почему только сейчас? – слетело с уст Смилины. Она вглядывалась с острой нежностью и узнаванием в глаза дочки и видела: да. Это она…

– А чтоб ты любила меня больше всех, – промурлыкала Вешенка, снова смыкая ресницы и погружаясь в чистый и тёплый, как парное молоко, сон.

Будет ли она помнить о словах своей собственной души, когда проснётся? Может, будет, а может, и нет. Не всё ли равно? Весенний вечер перетекал в ночь, а думы кружились над головой Смилины звёздным хороводом, переворачивая страницы памяти.

*

Земля впитывала весеннее солнце каждым камушком, каждой травинкой. Голуби целовались на крыше, а Смилина работала то заступом, то лопатой, копая ямку для молодой яблоньки. Свобода нашла покинутый дом и заброшенный сад в горах; старые яблони в нём раскинулись дико и величаво, и она непременно хотела взять себе частичку этого великолепия. Она срезала черенок, прикопала в саду, и он укоренился. Теперь её пальчик властно показал Смилине место: «Копай вот тут». И женщина-кошка выполняла сие повеление.

Сама княжна в ожидании прогуливалась по дорожкам. Под её одеждой круглился уже заметный животик – вместилище драгоценной новой жизни. Смилина выпрямилась и отёрла пот со лба.

– Ягодка, готово! – позвала она.

Та показалась на дорожке, неторопливо шагая с юным саженцем в руках. Солнце искрилось в её очах, атласным блеском лежало на ресницах и обнимало её пополневший стан.

– А вода из Тиши? – спохватилась она.

– Уже набрана, радость моя. – Смилина поставила рядом с ямкой ведро.

– Ну, тогда сажаем. Иди сюда, помогай.

Невдомёк было крошечному деревцу, отчего так ласково вспыхивали искорки в глубине глаз Свободы, когда её руки встречались с руками Смилины. Его полили тёплой водой из священной реки, а потом оно стало свидетелем поцелуя.