Unknown - daefac02bad94205b0a922a04d997460

Смилина вернулась домой, к яблоне, и рухнула под нею на колени. Гладя ладонями ствол, на котором каждая морщинка была знакомой и родной, она вслушивалась в шелест и вздохи сада.

«Ладушка, ежели из нас двоих меня не станет раньше, ты себя заживо вдовством не хорони. Великое у тебя сердце, и счастлив будет тот, на кого оно обратит любовь свою. Живи дальше, в одиночестве себя не запирай».

– Я не могу, ягодка, не могу… Не могу, – шептала Смилина, и её плечи мощно содрогались с каждым выдохнутым «не могу», но глаза оставались мучительно сухими. – Не могу сопротивляться этим чарам, но и нарушить верность тебе тоже не могу. Ты всегда была верна мне при жизни – как я посмею предать тебя после смерти?!..

Ночь набросила на сад синие тени, а оружейница всё продолжала свой разговор с яблоней.

– Но видела бы ты её, ягодка!.. Что за глаза! Это не очи – это сосуд души. И питьё в этом сосуде чище и чудеснее, чем вода в Тиши. А имя!.. Горлинка… Словно не имя произносишь, а возлюбленную ласковым словом зовёшь. Скажи, ладушка, что мне делать? Как мне поступить? Я искала смерть на войне, но она обошла меня стороной. Я живу дальше, но жизнью это назвать нельзя. И самое страшное – то, что я привыкла к этому существованию и цепляюсь за него. Я цепляюсь за свои обломки, за родное пепелище, лелею свою скорбь. И вот, когда на пороге появляется что-то новое, прекрасное, светлое – я хочу захлопнуть дверь… Изяслава носит чёрный цвет на своём теле, а я – на сердце.

Ничего не отвечал сад, только прохладно благоухала мята около бочки с водой, да какая-то пташка завела свою одинокую песню. Уткнувшись лбом в ствол, Смилина выдыхала свои «не могу» одно за другим, пока в груди совсем не осталось воздуха, а набрать новый не было сил.

Она захлопнула дверь, запретив себе даже думать о Горлинке. Потекли обычные будни, полные работы, но теперь даже встречи с родными за семейным столом уже не приносили тепла в сердце и отдохновения в душу. Там поселилась тоска.

В зимний День поминовения она встретилась в Тихой Роще с Изяславой. У той семейство понемногу увеличивалось: старшая княжна-кошка была уже почти совершеннолетней; к ней льнули две сестрёнки-близнецы, кошка и дева; четвёртая сестра вступала на порог юности и уже считалась невестой, а младшенькая, также дева, ещё держалась за подол Надежды.

– По глазам вижу – тебе есть что рассказать, сестрица, – целуя руку Смилины в их обычном приветственном пожатии, засмеялась Изяслава. – Давненько мы с тобой не беседовали по душам. Давай-ка найдём местечко, где нам никто не помешает. Объединим за общим столом оба наших семейства, а сами под шумок где-нибудь уединимся.

Пока за столом в доме оружейницы шёл праздничный обед, названные сёстры засели в мастерской, где всё оставалось так, как было при Свободе. На стенах висели её картины, а на верстаке под пыльным чехлом возвышался черновик изваяния Белых гор. Княжеская дружинница вкатила бочонок с хмельным и поставила на столик кувшин и две вместительные чарки – каждая в половину кружки.

– Благодарю, дальше мы сами, – отпустила её Изяслава.

Они выпили по первой – как полагалось в этот день, за предков. Поговорили о делах в Белогорской земле, о бесконечных раздорах на западе, о развитии кузнечного дела.

– Всё больше кузниц в Белых горах, всё больше хороших мастериц, – отхлёбывая из своей чарки, молвила Изяслава. – И это славно. Однако что мы всё вокруг да около? Давай уж, выкладывай, что у тебя на душе накипело.

Чтобы собраться с духом, Смилине потребовалось выпить ещё пару чарок. Княгиня ждала, и оружейница не могла долее испытывать её терпение – поведала наконец о своём посещении праздника у Гремиславы и встрече с Горлинкой. По мере её рассказа на лице Изяславы ширилась улыбка, а в глазах разгорались искорки.

– Ну, теперь ты поняла, почему я хотела, чтобы ты увидела и услышала Северную Звезду? – Рука княгини весомо и тепло опустилась на плечо оружейницы, а в глубине глаз плясали жаркие, ласковые огоньки.

Ответ не требовался – он был очевиден. Кувшин опустел, и Смилина наполнила его из бочонка.

– Она – особенная, – сказала Изяслава, поднимая свою чарку. – Это такое чудо, что и словами не описать. Когда смотришь в её глаза, её телесный изъян словно бы пропадает. А когда поёт – это и вовсе волшба какая-то. Колдунья, чаровница! Но в ней очень много боли… И одиночества. И всё же она прекрасна. – И княгиня провозгласила: – За Северную Звезду!

Они выпили до дна. Впрочем, по-другому они никогда и не пили. Изяслава с лукавым прищуром заглянула оружейнице в глаза.