Андрей Имранов - Цитадель души моей

как закончите, найдёте меня. Я либо в штабной палатке, либо в казарме. Всё ясно?

- Да! – хором гаркнули школяры, после чего Феларгир лихо развернулся и четким

строевым шагом утопал прочь. Я загляделся на это представление, и даже не сразу

заметил, что Гез никуда не пошёл.

- Вопросы?

- Нет… то есть, да. Бернт, скажи, ты же был у нас? Село Сакман, к югу от Арелта. Девять

лет назад?

Вот теперь я вспомнил.

* * *

Влажный белесый дым лениво струился над бесформенными грудами головешек,

заливая окрестности слоем серого полупрозрачного тумана. Скрипели под ногами

угольки, что-то негромко хлопало, чавкало, потрескивало и капало. Тошнотворно сладко

пахло горелым мясом; где-то неподалеку негромко, но очень жалобно, мяукал котёнок.

Ковырявший подозрительно выглядящую кучу громадный – чуть не с гуся

размером – ворон прервал свое занятие, оглядел нас презрительным взором, и, с явной

неохотой, взлетел. Выкрикнутое нам в лицо хриплое «Кар-р-р» прозвучало, как проклятие.

- Что же это? – недоумённым голосом спросил Дин (просто Дин – он у нас всего третий

день и еще никакой клички не успел получить).

- Что же это такое? – повторил Дин тем же голосом, и я, в общем-то, его понимал. Мне и

самому очень хотелось задать тот же вопрос. Правда, не знаю кому. Небу? Тому, кто за

небом? Вот только боюсь я, что если там кто-то и есть, то он меня не услышит. Ибо он

давно уже глух на оба уха и слеп на оба глаза.

Мы стоим в том месте, где деревенские улицы сходились в площадь. Тогда, когда

они еще были улицами. Здесь в базарный день тороватые сельчане выставляли свои

нехитрые товары, а в праздники устраивались всякие развлечения: гуляния, танцы и драки.

В остальные дни такие площади обычно пусты, но сегодня там что-то есть. На этом «чем-

то» сидит воронье и деловито набивает желудки.

- Что же это такое? – опять спрашивает Дин, а Гай-Ворчун (наш лейтенант) медленно

оборачивается и обводит нас – свой сквад – взглядом, от которого мне становится очень

тоскливо и тревожно. Я видел Гая в ярости, я видел его в печали, мне даже случалось

видеть его испуганным. Ничего этого сейчас в его взгляде нет, он кажется совершенно

спокойным и даже безмятежным. Вот только глазами его сейчас смотрит сама Смерть.

- Это вольпы, - говорит он негромко, - молитесь, кто умеет.

И отворачивается обратно. Воронье, словно только этих слов и ожидало, вдруг срывается

и, громко каркая и хлопая крыльями, разлетается. И теперь уже ничто, к сожалению, не

мешает разглядеть их необычные насесты. Трупы. Детские. Числом двенадцать, насажены

на колья. Все раздеты догола, у некоторых не хватает рук или ног. Над ними уже порядком

потрудилось воронье, совершенно изуродовав черты их лиц, но одну деталь вороны

«стереть» не успели: нарисованные углем широкие – от уха до уха – улыбки.

- Что же это? – спрашивает Дин совершенно беспомощным голосом и всхлипывает.

Ворчун отвешивает ему такую затрещину, что Дин кубарем летит в щедро

припорошенную пеплом придорожную пыль.

- Длинный, сними трупы, сложи в сторонке и прикрой чем-нибудь. Потом похороним.

Если будет кому. Будь осторожен, там наверняка ловушки. Страх, Птица, идите к обозу,

принесите кольчуги и арбалеты на каждого.

- А мы разве не в лес идём? – недоумевает Децим, получивший кличку «Птица» за

попытку сбежать через окно третьего этажа от неожиданно появившегося ревнивого мужа.

Ворчун смеривает его тяжёлым взглядом.

- Ты сколько раз вольпов чистил?

- Ни разу…

- Тогда засохни и топай к обозу. И заткните уже кто-нибудь эту мерзкую кошку! Шелест!

- А! – я встряхиваюсь, с трудом отвожу взгляд в сторону и смотрю на лейтенанта, - кошку?

Заткнуть? Как?

Ворчун хмурится, кривит губами.

- Нет. Не кошку. К лешему кошку! Найди Весельчака и Цезаря, пусть идут сюда. Им надо

на это посмотреть.

Ван-Весельчак и Юлий по кличке «Цезарь» - это остальные лейтенанты нашего отряда.

Нас здесь тридцать егерей и три лейтенанта – а это, между прочим, немало. Я делаю шаг в

сторону, но потом останавливаюсь и задаю мучающий меня вопрос:

- Почему…

- Что почему? – Лейтенант не даёт мне и рта открыть, - Потому что они хотят, чтобы ты

сдох! И чем больше ты думаешь о всякой… хрени, тем они к своей цели ближе!

Это он не столько мне, сколько поднявшемуся с земли Дину.

- Я не об этом, - говорю я, - почему… улыбки?

- А… Потому что они над нами смеются. Вольпы. А еще это значит, что ничего не